Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence | страница 80
…Лет шесть назад друг мне передал, вернувшись из церкви «Всех скорбящих» (на Шпалерной): – Пришла женщина, не старая и не молодая. Худо одета. Держит за руку шесть человек детей, все маленькие. Горячо молилась и все плакала. Наверное, не потеряла мужа – не те слезы, не тот тон. Наверное, муж или пьет, или потерял место. Такой скорби, такой молитвы я никогда не видывала.
Вот это в Гл. Успенского никак не «влезет», ибо у Гл. Успенского «совсем не тот тон»[168].
Гёте, гению, уловившему слово в «бездонных глубинах духа» (Блок)[169], создавшему мистическое бессмертное творение, противопоставлены «литература», быт, повседневность, «кремлевская» реальность. «А у вас – все не как у людей, все как у Гёте», – говорит Веничке черноусый (84), чувствуя «коктейльный» потенциал своего собутыльника. Вторая ассоциация догадливого пропойцы – Библия:
…Отчего у вас в глазах столько грусти?.. Разве можно грустить, имея такие познания! (170)
Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь (Ек. 1: 18).
Следом за Экклезиастом и Гёте Веничка «опровергает лемму» (170), которая иллюстрирует отношения черноусого с реальностью.
Авторский комментарий создателя леммы-«хреновины»: «Вечером – бесстрашие, даже если и есть причина бояться, бесстрашие и недооценка всех ценностей. Утром – переоценка всех этих ценностей, переоценка, переходящая в страх, совершенно беспричинный» (171). Итак, каждое утро «черноусого», нормального советского интеллигента, наполнено страхом, исчезающим лишь от света «господа в синих молниях» – алкоголя. Гармонические отношения с внешним миром существуют только во сне, то есть не существуют. Из этого вытекает, что его отношение к реальности – иррационально, и причина, видимо, в том, что иррациональна и абсурдна сама реальность. Именно поэтому – «лемма» всеобща, и все пьют.
Но времена переменились, и герои времени обладают новыми приметами. В Веничкином алкоголизме – отличие от всех его литературных предшественников. В XIX веке проблема заключалась в самом герое. Татьяна говорит Онегину:
Все «спотыкалось» об индивидуальность «лишнего человека». Обломов проводит жизнь в лежании не от безнадежности попыток самореализации. Как антипод Раскольникову существует Разумихин, Ивану Карамазову – Алеша с его опытом деятельной любви. Но Веничкины опыты социальной и рабочей практики обречены на провал не только из‐за него самого, но и из‐за окружающих: «Барабан мы, конечно, и пальцем не трогали, – да если б я и предложил барабан тронуть, они все рассмеялись бы, как боги, а потом били бы меня кулаками по лицу, ну а потом разошлись бы…» (137–138).
