Захотеть и из досок
Хлынет виноградный сок.
Это чудо, ткань жива,
Все кругом полно родства.
Ну, пробки вон, и пейте на здоровье!
Все (вытаскивают пробки; требуемое каждым вино льется в стаканы).
О, чудный ключ-ручей,
Текущий из щелей!
Мефистофель
Ни капли не пролейте, вот условье!
_______________
Зибель
Постой, лукавый!
Ах, вот ты, значит, кто! Бей колдуна!
Бей! Голова его оценена.
Вынимают ножи и бросаются на Мефистофеля[165].
По собственному признанию Гёте, в «Страданиях юного Вертера» отразилась почти маниакальная идея самоубийства, преследовавшая долгое время писателя, пережившего опыт несчастной любви. Гёте писал в автобиографической прозе, как в терзаниях сочинял роман, полный печальных событий, неизбежно кончившихся трагической катастрофой и смертью[166]. Но «Фауст» был написан много позднее и уже в другом состоянии. Приведем мысль Розанова, который пишет о том, что в человеке всегда жива попытка:
…высказать какую-то мучительную мысль, и когда она, наконец, высказывается, – появляется создание, согретое в высшей степени любовью творца своего и облитое немеркнущим светом для других, сердце и мысль которых влекутся к нему неудержимой силой. Таков был «Фауст» Гёте[167].
Гениальному Гёте было дано изжить себя в творчестве. Но писателей, которые противопоставлены ему в «Москве – Петушках», – Глеб и Николай Успенские, Помяловский, Гаршин, – разрушила реальность. Приведем суждения того же Розанова о жизни Глеба Успенского и о его творчестве:
Читал об ужасной страдальческой жизни Глеба Успенского («Русс. Мысль» 1911 г. лето): его душил какой-то долг в 1700 руб.; потом «процентщица бегала за мной по пятам, не давая покою ни в Москве, ни в Петербурге».
Он был друг Некрасова и Михайловского. Они явно не только уважали, но любили его (Михайловский в письме ко мне).
Но тогда почему же не помогли ему? Что это за мрачная тайна? То же как и почти миллионера Герцена в отношении Белинского. Я не защитник буржуа, и ни до них, ни до судьбы их мне дела нет; но и простая пропись, и простой здравый смысл кричат: «отчего же эти фабриканты должны уступать рабочим машины и корпуса фабрик, – когда решительно ничего не уступили: Герцен – Белинскому; Михайловский и Некрасов – Глебу Успенскому».
Это какой-то «страшный суд» всех пролетарских доктрин и всей пролетарской идеологии.
_________________
«Нравы Растеряевой улицы» (Гл. Успенского; впрочем, не читал, знаю лишь заглавие) никому решительно не нужны, кроме попивающих чаек читателей Гл. Успенского и полицейского пристава, который за этими «нравами» следит «недреманным оком»… Мастерство рассказа есть и остается, «есть литература». Да, но как
