. Петушинская ветка – новая историческая действительность, где духовное наследие великого писателя ведет лишь к дополнительной уязвимости. В «новом» мире алкоголь – источник полноты жизни и ее «замутненности», вносящий необходимый и желанный хаос в опостылевшую повседневность.
Но для Венички процесс питья то же, что молитва для святой Терезы, он требует интимности и одиночества для концентрации всех мистических сил души: «Я, похмеляясь утром, прячусь от земли и неба, потому что это интимнее всякой интимности» (134). Близость такого чувства религиозному подтверждается словами Розанова: «Мой Бог – бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность»[67]. Стремление расширить эту сферу на все области повседневной жизни оказывается гибельным: «…я бесконечно расширил сферу интимного, сколько раз это губило меня» (134).
Индивидуальность Венички, за которую ему приходится расплачиваться душевными и жизненными муками, в явном – в отличие от «венцов творения» – метафизическом складе натуры.
Веничка Ерофеев и коллектив общежития
Но однажды в дубовой ложе
Я, поставленный на правеж,
Вдруг увидел такие рожи,
Пострашней карнавальных рож!
Не медведи, не львы, не лисы,
Не кикимора и сова, –
Были лица – почти как лица,
И почти как слова – слова.
А. Галич
Проблеме индивидуальности, внутренней несхожести с окружающими посвящен роман В. Набокова «Приглашение на казнь». Героя его, тридцатилетнего Цинцинната (приблизительный возраст героя «Москвы – Петушков»), казнят «за тон», как выражается его адвокат, за врожденную «непрозрачность», которая явна окружающим раньше, чем он сам способен ее осознать. Схожая история происходит с героем «Москвы – Петушков» в рабочей среде.
По его прекраснодушному ощущению, царит полная идиллия:
…Мы жили душа в душу, и ссор не было никаких. Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: «Ребята, я хочу пить портвейн», а все говорили: «Хорошо, пей портвейн. Мы тоже будем с тобой пить портвейн». Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже тянуло на пиво (134).
Это описание заимствовано из главы о Телемской обители книги «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле:
Благодаря этой свободе установилось похвальное стремление делать всем сразу то, чего хотелось кому-нибудь одному. Если кто-нибудь – мужчина или дама – говорил: «выпьем» – все выпивали. Если кто-нибудь говорил: «сыграем» – все играли. Скажет кто-нибудь: «пойдем порезвимся в поле» – и все соглашались идти
