Действие древней метафоры: жизнь-сцена, человек-актер – чувствуется в «Москве – Петушках» с первых же слов. Уже в «Уведомлении автора» отчетливо звучит чуть провокативная «зазывальная» интонация:
Добросовесным уведомлением этим я добился только того, что все читатели, в особенности девушки, сразу хватались за главу «Серп и Молот – Карачарово», даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы: «И немедленно выпил». По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы «Серп и Молот – Карачарово» всю бывшую там матерщину. Так будет лучше, потому что, во-первых, меня станут читать подряд, а во-вторых, не будут оскорблены (121).
Подобное начало – вещь весьма характерная для театра, особенно для площадных представлений или кукольных театров: достаточно вспомнить вступление к сказкам Гоцци, судьбу бедного Буратино, соблазнившегося «рекламой» и попавшего в руки Карабаса, или актерскую «смиренную» просьбу в Гамлете перед началом спектакля:
Пред нашим представленьем
Мы просим со смиреньем
Нас выслушать с терпеньем.
Акт 3, сцена 2
Основная часть текста «поэмы» – монолог. Освещение, описываемое в книге: свет и тень. Полностью отсутствуют описания природы или описательное действие и действующие лица. Для каждого – сын, «царица», вагонные собутыльники – даны только детали или приметы, характеризующие тип. Повествование сопровождается музыкальными ссылками, как бы оформляющими фон: этюды Листа, симфония Дворжака, рассказ о виолончелистке Ольге Эрдели, обозначение самого себя как пианиста. Театрализация окутывает всю атмосферу поездки. После мучений первого «воскресения» в вагонном тамбуре герой выдвигает театрально-фантастическую версию о странности собственного поведения: «Может, я там что репетировал? ‹…› Играл в одиночку и сразу во всех ролях?» (133). «Театр одного актера» (спародированный язвительным А. Зиновьевым как «Театр одного режиссера»; имеется в виду «Театр на Таганке») – жанр, процветавший в семидесятые годы. Гипотеза о «репетиции» – возможно, реминисценция. Во всяком случае, ситуация очень напоминает сцену из «Театрального романа» Булгакова. После разразившегося в доме Ивана Васильевича скандала, свидетелем которого становится не примеченный вовремя писатель Максудов, между ним и хозяином дома происходит следующий диалог:
Вас, конечно, поражает эта сцена? – осведомился Иван Васильевич и закряхтел. Закряхтел и я, и заерзал в кресле, решительно не зная, что ответить – сцена меня нисколько не поразила. Я прекрасно понял, что это продолжение той сцены, что была в предбаннике, и что Пряхина сдержала свое обещание броситься в ноги Ивану Васильевичу.
