— Ну, договаривай! — Создание еле держалось на ногах, но все же как-то подтянулось и пьяно отрапортовало:
— По совести говоря, почти ничего уже не осталось. — Это был, «актер» Доскин-Кулаковский. Он кичился своим дворянским происхождением и в пьяном экстазе кричал, что род его происходит от Рюриковичей.
— Пардон, я одну минуточку, — раскланялся «гастролер» и, грубо вытолкнув человекообразное существо, исчез.
Я от нечего делать разглядывал комнату. На стенах висели какие-то карточки, плохие олеографии и афиши. Я начал их читать. Одна из них гласила, что известный артист Ольрич на глазах почтенной публики съест живого человека. В скобках стояло: «Если человек этот сам того пожелает». Мне стало страшно. «Ну и гастролер, — думал я, — ну и актеры». Мои размышления нарушила женщина, которая вошла в эту минуту в комнату. Она была одета скромно, но с большим вкусом. Она спросила меня очень приятным голосом:
— Скажите, здесь живет артист Ольрич?
— Здесь, — ответил я, поклонившись.
— Может быть, это вы?
— Нет, это не я, — сказал я, невольно засмеявшись. — Я только актер, который пришел к нему по делу…
Мы разговорились с ней. Оказалось, что она тоже приглашена поехать на гастроли, что школы она не имеет, но всю жизнь мечтает о сцене, что она одинока — муж у нее умер через год после того, как они поженились, а единственный сын, ради которого она жила, недавно умер от туберкулеза.
— Только сцена может спасти меня от отчаяния и одиночества, — сказала она. — У меня ничего не осталось, кроме сцены.
Женщина заплакала. На вид ей было лет 30, может быть, 35. Лицо у нее было красивым и печальным, чуть-чуть поблекшим от горя. Она сидела такая одинокая, беспомощная, маленькая, так горько рыдала и рассказывала мне, совсем незнакомому юноше, свое горе, что мне стало ее бесконечно жалко. Я не то, что понял, а почувствовал, что она простая, чистая, нетронутая натура, что она, пожалуй, хуже меня знает жизнь, и я решил помочь ей, чем только смогу. И она пришла к этому субъекту, она хотела работать с ним? С кем работать? К кому она пришла? Это злая пародия на актера, на искусство, на людей. Ведь она погибнет. Эти люди растопчут ее… И я все это ей сказал. Я говорил ей, волнуясь и боясь, что вот-вот войдет «гастролер», услышит, что я говорю, изобьет меня и выгонит. Я просил ее не поступать сюда, не ездить с этим «знаменитым гастролером». Если я поеду это не страшно. Я — мужчина, а она — женщина. Она поняла мою искренность и сердечность и ответила мне, вытирая слезы:
