Петро поднялся и протянул руку.
— Прощайте, Аня.
Она обняла его.
— Прости, Петя, если что…
— Ничего, все хорошо, Аня… Спасибо вам…
— За Сашу не волнуйся, служи счастливо…
Саша вышла первая: ей тяжело было смотреть на это прощание.
Утро было солнечное, ясное, но уже холодное. Петро догнал Сашу на улице и сказал:
— Хороший человек Аня! — Он совсем забыл, что год назад люто ненавидел ее.
— Она мне как мать, — призналась Саша.
— Давай я понесу портфель.
— Нет, нет, я… Тебе еще хватит нести, еще руки заболят. Надо было попросить коня. Зря ты не захотел.
— Я хочу пройти по нашей дороге… Когда я буду ходить тут опять… А на шоссе, может, сяду в машину.
Из-за ограды двора, который они миновали, послышался женский голос:
— Смотри, как докторша мужа в армию провожает. Хоть бы слезинку уронила…
— Видишь, меня осуждают.
— Глупости.
Они вышли в поле. Березы на кладбище стояли в желтом пламени. Дорожная колея была забита опавшими листьями. На изгородях, на почти уже голых вишнях, на придорожных кустах висела паутина бабьего лета.
Петро много читал, не раз видел, как радуется молодежь, уходя в армию. Почему же у него нет этой радости? Он подумал, что, вероятно, печаль, сжимающая ему сердце, навеяна осенью. «Зачем призывают осенью, когда природа грустит? Пусть бы это происходило весной, когда все зацветает, оживает, когда весело…»
Он просто искал оправдания своей грусти, ему было стыдно — разве он хуже других? Разве он не стремился еще со школьных лет в армию, не мечтал поступить в военную школу? Нет, он с гордостью и радостью идет выполнять свой почетный гражданский долг! А это настроение оттого, что тяжело оставлять Сашу. Скоро эта безлесная равнина покроется снегом. Станет еще тоскливей. Саша одна будет сидеть длинными вечерами, а днем ходить к больным. Он увидел, как Саша взяла портфель в другую руку.
— Тебе тяжело. Дай я понесу.
— Ни капельки. Что ты выдумал!
— Знаешь, ты вообще меньше теперь ходи, пусть возят. А то будешь бегать в дальние деревни…
— Почему меньше?
— Почему, почему?! Ты знаешь почему.
— Глупенький ты! Ничего ты не понимаешь. Ходить надо больше. Это полезно и мне и ему.
— Ей!
Саша засмеялась:
— Какой ты упрямый. Все равно — ребенок.
Поле перед ними лежало ровное, голое, только с правой стороны ласкала взор молодая озимь, а с левой, насколько видно глазу, тянулась серая стерня. Ни одного живого существа, только одинокий трактор черным жуком ползал вдали, на склоне пригорка. Из-за того же пригорка выглядывали, как пики, вершины тополей в приднепровской деревне.
