Саша узнала Любу и остановилась. Враждебное чувство ревности шевельнулось в груди: Петро рассказывал, как Люба пыталась его «заманить».
— Ты? — удивленно спросила Люба. — Это он тебя все время звал «Саша, Саша!»… Теперь я понимаю. — Она критически оглядела Сашу и улыбнулась.
С помощью отца, директора совхоза, Любе удалось переехать в город, и теперь она работала старшей сестрой. А главное — в городе она имела женихов и была уверена, что скоро выйдет замуж. Жизнь в городе, женихи, должность давали ей, по ее мнению, основание гордиться, вести себя важно и свысока смотреть на таких, как Саша, «деревенских». На Петра она сердилась, но к больному относилась внимательно и даже хвастала перед сестрами, что этот парень когда-то от любви к ней сходил с ума и пешком за полсотни верст прибегал к ней в деревню. Появление Саши немного раздосадовало ее. «Жена», — пренебрежительно подумала Люба и спросила:
— Ты действительно вышла за него? Он тут, когда ему становилось легче, рассказывал… Девчата не верили. Дитя… Я тоже сначала не верила.
Саша не слушала ее. Она стояла у кровати и не сводила взгляда с Петра. Он лежал с закрытыми глазами, будто спал, но его запекшиеся, потрескавшиеся от жара губы время от времени кривились от боли, тело вздрагивало, а пунцовые пятна на впалых щеках в этот миг пропадали, и щеки сразу становились бескровно-бледными.
Саша опустилась на стул возле кровати, наклонилась над Петром и, взяв его горячую руку, прижалась к ней щекой.
Люба недружелюбно усмехнулась и поправила пузырь со льдом на голове больного.
— У него сорок один температура. Все время держим лед, — сказала она сухо, вероятно желая подчеркнуть, что больному нужна не нежность, а заботливый уход. — Тяжелый случай двухсторонней пневмонии. Ждем кризиса… Ты подежуришь возле него?
— Я буду тут…
— Должно быть, Бася Исааковна не разрешит. Мне и так достанется, что впустила тебя. Беру на себя.
Саша вспомнила: когда они ходили сюда на практику, все очень боялись этой суровой Баси Исааковны, главного врача. Но теперь она никого не боялась. «Никто меня отсюда не прогонит. Не уйду», — решила она, готовая отстаивать до конца свое право быть при нем.
Она уверенно поправила подушку, одеяло. Смотрела, как страдальчески отражается боль на лице мужа, и сама чувствовала эту боль где-то глубоко в груди. Петро стонал — она нежно гладила его руку, щеки. Соседи-больные с уважением разговаривали с ней, расспрашивали, откуда она, рассказывали, как привезли Петра, как он бредил все эти дни, жаловались на свои болезни. Она им отвечала, что-то советовала, даже кого-то выслушала… Но потом не могла вспомнить, о чем ее спрашивали, что она отвечала, зачем она выслушала: это смешно — ей, фельдшерице, выслушивать больного после опытных врачей! Но тогда она не думала об этом. Она была благодарна этим людям за то, что они так тепло говорят о Петре, и хотела им сделать что-нибудь приятное и полезное, чем-нибудь помочь. Но что бы она ни делала, с кем бы ни разговаривала, она не отрывала глаз от Петра. Мысль о том, что он может умереть, больше не приходила. Такая мысль не могла появиться, пока она видела, как он дышит, стонет, морщится от боли. Его жизнь — это ее жизнь, а даже самый безнадежно больной человек думает только о жизни. Только о жизни! Саша представляла себе, как Петро опять приедет к ней и она уже больше никуда его не отпустит. Он хотел ехать на место назначения, куда-то в Белосток. Нет, не надо ему ехать. Они будут ходить вместе по полю, сидеть в саду. Потом она возьмет отпуск, и они поедут на пароходе. Она вспомнила, как перед болезнью он уезжал от нее. Они ехали вместе до Речицы — ее вызывали в райздрав. Они долго ожидали парохода. Петро сказал, что ему холодно. Она закутала его в свой шерстяной платок. Он, закутанный, заснул, положив голову к ней на колени. А потом пришли какие-то девушки-хохотуньи и разбудили его. Возможно, он и простудился тогда, в ту ночь?
