Говоря конкретнее, только тогда, собственно, и появляются жизненные вопросы. Например, когда человек осознает конечность не только жизни в целом, но и отдельных жизненных периодов и начинает думать о том, о чем никогда не думал раньше: что нам следует сегодня сделать, совершить и решить, если мы посмотрим на это с позиции того, кто будет оглядываться назад на свое прошлое? Что нам следует сделать, чтобы что-то улучшилось или не улучшилось благодаря нашим решениям и действиям? Все это говорит нам: мы можем поступить по-другому. Конечность и безвозвратность наших дней делает значительной и весомой нашу способность менять поведение, а в повседневной суете эта значительность легко ускользает от нас. Наши действия влияют не только на нашу актуальную жизненную ситуацию и наше окружение, в итоге они также составляют нашу жизненную историю, то есть являются нашими собственными следами, которые мы оставляем в этом мире как индивидуумы. Возможность формировать эти следы сегодня – это наша свобода. Ведь именно знание о конечности бытия подгоняет человека определить направление своей жизни, причем не просто какое-то, а в идеале такое, о котором честно можно будет сказать: «Хорошо, что я выбрал его»[22].
Это основополагающее знание также дает нам понять, что наше жизненное время не просто используется и уходит, образно выражаясь, из субстанции жизни может возникнуть хороший продукт, так же как из воска свечи (нашей жизни) возникает свечение (наша деятельность)[23]. Возможно, мы также осознаем, что жизнь предлагает много возможностей смысла, дает много запросов. Возможности смысла хотят быть реализованными, а запросы требуют реакции, иначе они так и останутся возможностями, которые мы в худшем случае заберем с собой неиспользованными в могилу, как воск, который так и не стал свечой.
И тогда мы осознаем: будучи смертными, мы не располагаем такой роскошью, как вечная отсрочка начала активной и ответственной жизненной деятельности. Нет генеральной репетиции жизни; мы уже включены в эту жизнь. С этим некая часть свободы и отстраненности исчезает, но оставшаяся свобода и требование жизни весят гораздо больше. Мы не можем позволить себе попусту тратить жизнь, как будто она никогда не кончится. С такой точки зрения мы получаем больше свободы именно благодаря нашей смертности, так как каждому человеку должно быть понятно, что при таких условиях мы освобождены от проектов или требований, которые не считаем экзистенциальными и не соответствующими нашей сущности и нашим задачам, то есть для которых мы, в общем-то, не созданы и поэтому не ответственны за них.
