Тут снова наблюдается парадокс: психологическое исследование показывает, что именно равнодушные и отстраненные люди гораздо сильнее, чем остальные, мучаются от страха смерти[20]. Это странно уже потому, что отстраненный человек считает, что в его жизни нет особого смысла, в ней якобы есть плохие и хорошие моменты, но, в общем-то, какого-то глубокого значения или смысла нет. Зачем же тогда ему цепляться за существование, которое он переживает как сравнительно бессмысленное, и сильно бояться своего конца, вместо того чтобы держаться за жизнь, в которой есть ценность и смысл, которая богата впечатлениями и подарками, и поэтому в ней гораздо больше того, что можно было бы испытать и разделить, по сравнению со временем, отведенным человеку?
Возможно, здесь также играет роль надежда, которая никогда не утрачивается полностью, надежда на то, что когда-нибудь обнаружится тот потерянный смысл, который так сильно держит человека в его жизни. Обещание надежды еще не выполнено, но, возможно, однажды это произойдет. Смертность человека ставит эту надежду под угрозу: возможно, это «когда-нибудь» никогда не наступит. Она дает нам понять: в нашем распоряжении нет вечности, поэтому невозможно постоянно откладывать дружбу с жизнью.
Так или иначе, учитывая наш интерес к жизни, мы не можем не считаться с фактом ограниченности нашего времени уже только потому, что смертность наряду с заботой, которой нас окружили в детстве, является одной из неотъемлемых характеристик нашего существования. В любом случае, мы не можем утверждать, что жизненная модель, предполагающая бесконечное количество времени, реалистична, это крайне сомнительно.
Возможно, и поэтому ранние экзистенциальные философы и психологи придавали конечности бытия не меньшее значение, чем самой жизни. Более того, они исходили из идеи о том, что мы можем начать вести и понимать жизнь правильно только тогда, когда примем в расчет нашу смертность[21]. Ведь благодаря конечности жизненное время, данное нам, приобретает непосредственную положительную серьезность, значимость и требовательность, которые в ином случае нужно было бы привязывать к определенным условиям, а их для начала необходимо было бы определить. И даже если бы мы их определили, у нас бы не было полной уверенности, что они верны и вообще есть. Но если мы существуем в этой жизни как временные ее участники, вышеназванное отношение к миру приобретает новую глубину и требовательность.
