– Да, давай, отлично. Ближе к вечеру. Ты вообще как?
– Ну хорошо, я наберу, где и что. Давай.
Не может быть! Как я был рад услышать его голос. Костя Викторов – мой давний друг, хоть и не друг на самом деле. Диман познакомил меня с ним, когда тот приезжал с концертом в Москву. Они же общались в интернете до этого. К сожалению, я быстро напился, и жена увезла меня домой, но после концерта Костя добавил меня в друзья в ВК, и мы стали обмениваться музыкой. Он делал что-то странное. Смесь эмбиента, даба и полевой записи. Довольно ритмично, психоделично, иногда вообще ничего не понятно, но в это хочется вслушиваться. Видимо, он подписался на меня в Инсте, и это проскочило как-то мимо. Очень хорошо, что Костя объявился, очень. Всегда есть шанс умереть от скуки и пролежать овощем в кровати остаток своих дней, пялясь в потолок. А так – вот, пойдем выпить пива вечером.
Открыл карту. Чтобы выйти к Вокзальной улице, надо сначала дойти до улицы Челюскинцев. Навигатор предложил мне пойти длинными путем, через парк, прямо к музею Эрнста Неизвестного. Оттуда по улице Добролюбова, вдоль уродливой пластиковой многоэтажки и представительства не то президента, не то какой-то республики. Перешел реку Исеть по мосту около памятнику Малышеву. Все казалось древним и незнакомым. Дома вокруг будто впали в вечный сон, а вместе с ними и люди. Архитектура говорила со мной, рассказывала, как раньше город шел впереди планеты всей, но сейчас он и его жители устали и ничего делать с этим не хотят. Несколько волн, героиновая и мефедроновая, скосили молодежь и не оставили надежд хоть на какое-то будущее. У реки гуляли пары, укрывая капюшонами лица. Я оглядывался по сторонам. Здесь по какой-то причине никто не обращал на меня внимание. В Москве не принято пялиться друг на друга, я знаю, потому и многие, например, в метро или рынках, специально высматривают людей как что-то запрещенное. Здесь же всем все равно друг на друга, и неважно, что они видят в других, им важнее, что у себя внутри. По крайней мере, мне так казалось, не исключено, что это излишние раздумывания. Дети кидались снежками около берега реки, собаки плавали в снегу, и сквозь серые тучи прорезалось солнце.
На плотине я каким-то чудесным образом, руководствуясь внутренним кретинизмом, свернул не в ту сторону. Дошел до Ельцин-центра. На фотографиях он всегда выглядел круче. Рядом с ним, покрывшись стеклом и пылью, стоял Свердловский академический театр. Люди шли, но ничего не двигалось, кроме машин. Да я, уверен, стоял на месте, тонул в бетоне и жалости к самому себе. Мои ощущения как крэкбол энтузиаста, подборка примеров знаменитой диалектики Гегеля (вот что вспомнил, офигеть, пять лет его не слышал и не вспоминал). Вещи, противоположные друг другу, во вражде, борющиеся за исключение одним другого, проявили смекалку и скооперировались для уничтожения меня. Ладно, может, не уничтожения, а для создания атмосферы неопределенности. Либо мир бежит, и я стою, либо я бегу ужаленный, а мир стоит и смотрит. По скоростям мы явно не сходимся.
