- Вот что, - с ходу начал Савелий, в своем страхе перед хозяйкой дома доходя до развязности, - я все понял. Выхода нет. Но есть последняя попытка, есть право приговоренного. В общем, я хотел бы просить руки вашей... э-э-э-м, - Савелий проглотил комок ужаса, - дочери.
Пока родительница оттаивала в улыбке и делала тайные, как ей казалось, знаки Юлии, Савелий, не в силах устоять на месте, продвинулся в гостиную. Не замечая кошки, сползшей с занавески прямо ему под ноги, не замечая и самой Юлии, поднявшейся ему навстречу с готовностью принимать извинения, Савелий дошел до середины гостиной, развернулся, словно солдат на марше и, не сказав ни слова, исчез за дверью маленькой спальни.
Она ждала его. Заключенная на все это время под домашний арест, Ксюша целые сутки неподвижно сидела на кровати, и от бессонной ночи, от тоски по утраченному возлюбленному вся вытянулась, побелела и уже начала тихо светиться в сумерках - тем прощальным светом, что появляется на лицах старцев и мучеников. Когда Савелий переступил порог спальни, она не сдвинулась с места и не произнесла ни звука. Она долго смотрела ему в глаза с прибывающим страхом и вдруг, что-то поняв, начала быстро чертить в воздухе острыми пальцами, потом захохотала жестяным хохотом, сбрасывая со столика кофейный сервиз...
Ему долго еще пришлось унимать ее - маленькую, дрожащую в припадке обезьянку. Уже загорелась за окном первая звезда, уже разошлись по своим комнатам домашние, а они все еще сидели рядом на кровати, касаясь друг друга висками, слушая, как в соседней комнате ходит из угла в угол Юлия, как бьется кварцевое сердце настенных часиков, все тише, все медленнее, замирая и начиная сначала.
