Наиболее видные парни из отряда, гордившиеся своими черными вьющимися усами — символом удальства, — горячили коней, стараясь занять первое место в авангарде. Им хотелось раньше других поразить белов-чан и иностранцев своим представительным видом. Нет нужды говорить, что усы у них были закручены вверх и торчали, словно рожки. За авангардом ехал отец Кирилл, застегнутый на все пуговицы и одетый с подобающей его сану строгостью: борода его в пол-аршин а длиной разостлалась по всей груди, черные волосы спадали на плечи. Знаменосец Крайчо, обладатель пышных русых усов, вынул зеркальце и, повернувшись спиной к товарищам, принялся подкручивать их, стараясь придать им форму кренделя.
— Посторонись-ка, дядя Крайчо, а то, того и гляди, забодаешь меня своими рогами, — крикнул ему шутник, у которого под носом не росло ни волоска.
Выстроившись попарно, мы четким маршем пошли к Белову. Зазвенела песня. Серый конь Бенковского — наш воевода сел на него впервые — то и дело поднимался на дыбы. Едва показалась окраина Белова, мы сквозь туман увидели перед собой вооруженных людей; они бежали нам навстречу, еще не видя нас, а увидев, остановились и, быстро разделившись на две шеренги, стали по обе стороны дороги. Это была делегация славянской колонии Белова — десятка два далматинцев, сербов и других славян. Это были люди средней руки, трудящиеся, идеалисты. К ним присоединились и несколько итальянцев. Многие надели болгарские шапки с крестами и львами. Взволнованные, растроганные нашим прибытием, они по-солдатски смотрели в глаза воеводе, словно своему командиру.
Мы приблизились к ним, раздались оглушительные «живио!» и «вив а, капитан Бенковский! Немного подальше нас встретила толпа болгарских парней, тоже вооруженных. Они находились в самом восторженном настроении. Все беловчане от мала до велика, взбудораженные нашим внезапным появлением, бежали нам навстречу, обнажив головы, а красные фески валялись в грязи, разорванные на клочки.
Но взволнованы были не только болгары да славянская колония в Белове. Их ликование разделяли и чужеземцы, даже греки. Иностранцы издали махали нам своими головными уборами, а их столпившиеся у окон жены — белыми платочками. Гремели болгарское «да живей!», сербское «живио!», итальянское «вива!», русское «ура!».
Отряд торжествовал. Он был в апогее своей славы. Усатые повстанцы потягивали кончики усов и, вероятно, желали, чтобы усы были еще длиннее; наши певцы двигались, выпятив грудь колесом, чтобы привлечь к себе внимание: прочие всадники горячили коней все с той же целью. Но — тщетно, ведь бойцы были только созвездием, а Бенковский — светилом. Гарцуя на коне, он с каждой минутой принимал все более величественный вид: это его встречали овациями, в него впивались быстрые, любопытные взгляды, и женщины вытягивали нежные шейки, чтобы получше рассмотреть его.
