Не пристало мятежникам выходить на улицу в ботинках. Но где было искать размягченные постолы? Да и у кого хватило бы терпения завязывать их ремешками и обертывать ноги онучами? Кто сумел найти постолы в доме дяди Ивана, — где мы, повторяю, стали полновластными хозяевами, — тот напялил их на ноги в том виде, в каком нашел, то есть твердыми и жесткими; некоторые вышли даже в суконных чулках.
Бренчали сабли, револьверы уже торчали из-за кушаков, ружья стукались друг о друга: знамя стояло в передней, прислоненное к стене.
Не прошло и десяти минут с тех пор, как ушли комиссары, а наши приготовления уже были закончены.
Икономов вынес знамя на середину двора, а мы с обнаженными саблями в руках быстро присоединились к нему, оставив дом дяди Ивана в ужасающем беспорядке, — казалось, он подвергся налету грабителей. Многочисленные копии воззвания, на переписку которых ушло несколько дней, валялись в комнатах и во дворе, как оберточная бумага продавца халвы, и подхваченные ветром, летали по воздуху. Когда дела сами говорят за себя, когда гремят выстрелы, на что нужна мертвая, сухая, безжизненная писанина?
Все мы дрожали, как листья. На Бенковском лица не было; отдавая приказы, он ревел, как лев; крупные капли пота выступили на его высоком лбу; кажется, если бы только мог, он орлом взвился бы над двором дяди Ивана. А Волов — благородная душа — проливал слезы, крича:
— Скорее, братья! Отворяйте ворота, давайте выходить! Да будем мы первыми жертвами…
В Панагюриште лишь очень немногие знали о наших приготовлениях. Мы провозгласили восстание выстрелами из двух ружей, но вряд ли они могли разбудить народ, проживший в рабстве пятьсот лет. Впрочем, это нас не смущало; готовы ли были панагюрцы, или нет, а нам надо было выйти на улицу со знаменем, чтобы выполнить свой обет и сдержать торжественно данное слово.
—
Солнце уже начало склоняться к закату, когда мы, четыре апостола, вихрем вылетели за ворота, без шапок, без обуви, с саблями наголо и зеленым знаменем в руках. Едва ступив на улицу, мы запели повстанческую песню:
Народ угнетенный,
Что ты крепко спишь?
Иль удел свободный
Тебя не манит?…
Нетрудно представить себе, какое впечатление произвел наш выход — и не только на женщин, детей или тех, кто никогда еще нас не видел, но даже на наших близких знакомых. Улица, по которой мы двинулись, сразу опустела: кое-где с громким стуком захлопывались ворота, несколько женщин метались по дворам, а потом, высунув головы из-за оград, с изумлением смотрели на нас.
