На ратушной башне на Старом Мясте часы последними ударами отбивали двенадцатый час. Теперь уже и впрямь кончались сутки, кончалось 6 августа 1517 года. Скорина сейчас же — спустя минуту — вновь уснет, чтобы завтра пробудиться раным-рано и взяться опять за печатный пресс, за новые предисловия и послесловия, за новые листы с ароматным запахом свежей типографской краски. Но пока еще он, разбуженный боем ратушных часов, уснет, прозвучит в его сознании отчетливый и вразумительный вопрос — вопрос и к самому себе, и как бы ко всему своему будущему:
«Осуществит ли он полностью то, что сегодня им начато, что хотел бы исполнить, сделать, в действительность воплотить? Оно в мыслях его, в душе — глубоко-глубоко. Он и сам для себя окончательно прояснить не может, во что этот начатый им труд выльется, какие события вызовет, повлечет за собой. Однако надежда, что все-таки следом родится и что-то большее, нежели просто чтение древних письмен, живет в нем. Что же там будет, в той будущности, — посмотреть бы собственными глазами!..»
Когда города становятся славными, или глава, в которой весьма правдиво повествуется о трех знаменитых городах земель близких и неблизких — о золотой Праге, мудром Кракове, веселой Падуе, а также о вековечном Полоцке — родном городе Франциска Скорины.
...а се мы, полочане, вси добрыи люди.
Из Полоцкой грамоты 1405 г.
А Полоцк также является, благодарствуя богу, городом преславным, как и иные, и ничем не ниже во чести и во всем остальном ни Вильны, ни Мальборна, ни Данцига.
Из Полоцкой грамоты 1464 г.
Это мы говорим: «Франциск Скорина родился в средневековье». Но когда он сам начал осознавать себя и окружающий мир, то вовсе и не догадывался, что живет и растет в средневековье (в средине чего?). Он просто жил и просто рос, как всякий человек, в любое время на земле рожденный, открывая для себя эту землю и небо над ней, травы и деревья, мать и отца, брата и соседа, устланную бревнами улочку. А после в целом открывал он для себя свой город — отороченный крепостными стенами с башнями-баштами, окруженный валами и надолбами, город с Верхним замком и ратушей, со всеми его шестью посадами, со всеми концами и сотнями, торговыми рядами, ятками, каморами-складами, корчмами-харчевнями, шумными, гомонливыми торгами и звездной тишиною в полночь. И было, как и у каждого рожденного на земле человека, открытие себя, отцовского рода, было пробуждение интереса к отцовскому ремеслу и вхождение в него, в обычаи своего времени, в понимание мира родителями, соседями, узкими посадскими улочками-концами, улицами-сотнями и вечевой площадью, что широко распахивала небо над городом, поднимала к тучам соборы и ратушу.
