, и поднимала руки в почерневшее небо, и заслоняла ими глаза свои, будто надеясь защитить от небес и того, кого в своем чреве имела...
Сам Франтишек всего этого не знает, ибо человеку, пока нет его на свете, неведомо, что он будет, как неведомо поначалу и то, что он уже есть, что есть у него отец и мать, которые ждали его, есть земля и солнце, где он родился. Но все же Франтишек немало чувствует из того, что происходило тогда в Полоцке. Почему, по какой причине — знать не знает; яйцо ведь курицы не помнит, сосунок сосунком себя не помнит. Только он как будто бы помнит себя младенцем. И сейчас он думает: не потому ли помнит, что, слепя глаза над Полоцкой летописью, всегда с особой жадностью читал о погибели солнца:
«Изьгибе солнце и сокры луча своя от земля... и зьвезды явишася яко в нощи», «в солнци аки гвоздие черно...» «солнце потемнело, и страх был великий на земли Руской...», «и видели двѣ звездѣ в той же час на заход от слопца, одна бѣла, а другая черлена. А всего того могло быти полътори годины, а потом темность одышла проч...».
Как долго темень не сходила с полоцкого неба над матерью Франтишека Скорины, доподлинно неизвестно. Однако о том, что время всей той темноты, сама т а темнота были ужасом матери Франтишека Скорины, минутами или часами ее обмиранья и захлебыванья страхом, легко догадаться. И горели или не горели во мраке полоцкого неба две звезды — одна белая, другая красная — как две звезды надежды, спасения, сострадания, мы тоже не знаем. Знаем только наверное, что как долго ни держалось тогда затмение, оно кончилось. Мать Франтишека Скорины перетерпела его, переждала. Но, переждав, как всякая средневековая полочанка, до конца дней своих о нем уже как о знамении думала: «Как же плыть теперь ее сынам на стругах купеческих к Готскому берегу? Как путем Ольгердовым в сторону Вильны подаваться? Как вообще в любой край им отныне выбраться — близкий или неблизкий, знаемый или незнаемый, слыханный или неслыханный?..»
Но отошло, как нашло, затмение, но ушел, как пришел, год 1492-й, а свет не кончался, и оставались жить на этом свете мать и отец Скориничи, и продолжали подрастать их дети — братья Иван и Франтишек, и стоял по-прежнему под солнцем город Полоцк, и лежала вокруг земля Полоцкая. Ничего не изменилось, и вместе с тем немало изменилось и многое еще изменится на этой земле.
Велик был страх на земле Полоцкой, но и великое веселье охватило теперь землю Полоцкую. И, может, было оно еще большим как раз от него — от страха недавнего, что теменью с неба обрушивался на людей. Знал или не знал о той безбрежной радости маленький Франтишек, но отныне и мысли его, и чувства уже не только сливались с памятью страха, и страха прежде всего божьего, в котором вообще пребывал человек средневековья, но и полнились отзвуком повсеместного ликования, что свет устоял-таки, не кончился.
