Любознательный по своей природе, этот ребенок готов был многое узнавать, лишь бы его не заставляли делать это систематически. Исаак, не чуждый образованности, многое рассказывал ему, объяснял траекторию движения Солнца и систему Коперника, давал представление об основах космографии. Зимой 1719 года, исчерпав весь запас романов, отец и сын набросились на библиотеку, доставшуюся им в наследство от пастора Самюэля Бернара, — но она оказалась труднее для переваривания. Конечно, Жан-Жак мог и один развлечься Мольером и «Метаморфозами» Овидия, но, читая вместе, отец и сын с головой погружались в книги посерьезнее: «Историю Венеции» Нани, «Рассуждение о всемирной истории» Боссюэ, «Беседы о множественности миров» и «Диалоги мертвых» Фонтенеля, смело брались за Тацита и Гроция. Они не дрогнули даже перед шестью тяжеленными томами «Истории церкви и империи» Ле Сюэра (Руссо потом уверял, что знает их «почти наизусть»).
Самой большой его страстью были «Жизнеописания великих людей» в переводе Амьо: «В шесть лет в руки мне попал Плутарх, а в восемь я знал его наизусть». Так он открыл для себя античную героику, римскую добродетель, свободу греков-республиканцев; Брут и Агесилай оживали у него перед глазами, он слышал их речь, вдохновлялся их примером. И вот уже вечером за столом мальчуган пересказывает с пылом, как молодой патриций Муций Сцевола положил руку в горящие уголья, чтобы наказать себя за поражение. Ему едва успели помешать положить на горячую печку собственную руку: ведь он и сам грек или римлянин, такой же герой, как они!
Благодаря отцовскому влиянию Женева в глазах мальчика становилась чуть не образцом античной гражданской доблести. Однажды вечером на площади Сен-Жерве солдаты городской гвардии после военных экзерсисов принялись плясать под звуки своих флейт и барабанов. Женщины и дети выбежали на улицы; разливали вино, в едином порыве люди по-братски обнимали друг друга. Взволнованный Исаак позвал сына полюбоваться этим зрелищем. «Жан-Жак, — сказал он, — люби свою страну. Ты видишь этих славных женевцев? Они все — друзья, братья. Радость и согласие царят среди них».
На самом деле эта Женева, единая и неделимая, существовала лишь в воображении Исаака. Еще с конца XVII века город начали сотрясать протестные выступления, вроде тех, что случились в 1734 и 1737 годах. Их свидетелем будет и сам Жан-Жак: тогда протесты с трудом удалось усмирить Посредническим эдиктом, который предоставлял горожанам некоторые незначительные уступки. Да и сам Руссо в период своих
