С наступлением вечера они отправились обратно тем же манером: Жан-Жак на крупе лошади позади мадемуазель де Граффенрид, мечтая при этом о мадемуазель Галле и немного влюбленный в обеих сразу. Они пообещали друг другу встретиться еще, но больше никогда не увиделись.
На следующий день, устав торчать под их окнами, он решил написать письмо мадемуазель де Граффенрид, так как не осмеливался обратиться к мадемуазель Галле; при этом ему в голову пришла странная идея — поручить доставку бедняжке Эстер Жиро, которая вздыхала по нему. За это она устроила ему своеобразную месть. Анна-Мария Мерсере хотела съездить к родителям во Фрибург. Эстер посоветовала ей взять Жан-Жака в спутники, и они вдвоем пустились в дорогу, причем расходы взяла на себя девушка. Милашка Анна-Мария, как уверял Жан-Жак, была к нему неравнодушна и хотя, по ее словам, была очень стыдливой, но в трактире снимала одну с ним комнату. И тщетно, потому что он совсем не проявил предприимчивости. Потом он не мог не заехать в Нион, чтобы обнять отца: «Проехать мимо и не повидать моего доброго отца! Если бы я поступил так, я бы потом умер от сожалений!» Впрочем, лучше бы он этого не делал. Мачеха встретила его прохладно, а добряк отец расплакался и стал упрекать его за обращение в католичество, при этом косо поглядывая на простушку Мерсере. Из Ниона молодые люди поехали в Фрибург, и там Жан-Жак провел еще два дня, а затем попрощался с Анной-Марией.
Возвращаться в Анси? Но что там делать, если нет Матушки? Не раздумывая, Жан-Жак бросился в «самое большое чудачество» в своей жизни — очередное бродяжничество. Сначала он добрался до Лозанны — просто чтобы посмотреть на Женевское озеро в самом широком его месте. Он снял жилье у одного славного человека, который согласился держать его у себя в кредит и даже нашел ему учеников. Дело в том, что Жан-Жак, толком не умея разобрать по нотам простые песенки, выдал себя за парижского учителя музыки. Лгать так лгать — и он придумал себе «музыкальное» имя: назвался приблизительной анаграммой своей фамилии — Вуссор де Вильнев.
С поразительной беспечностью музыкант-самозванец взялся дать концерт у господина Треторена, преподавателя права и меломана: сыграл маленькую пьесу собственного сочинения, вдобавок украсив ее менуэтом, который весь город и так знал наизусть. К тому времени он еще не перестал жить мечтами — как тогда, когда воображал себя Муцием Сцеволой. Воображение живо рисовало, каким он
