Теперь он думал только о том, чтобы вернуться к Матушке, хотя и не ожидал, что его похвалят за такое поведение. «Я не видел для себя другого счастья, кроме как жить подле нее, но каждый мой шаг давал мне почувствовать, что я удаляюсь от этого счастья»…
Он вернулся — и не нашел ее. «Представьте себе мое удивление и боль!» Руссо так никогда толком и не узнал, куда она уезжала. К счастью, Вентур де Вильнев по-прежнему был здесь. Он снимал жилье у сапожника и предложил Жан-Жаку разделить с ним это убогое жилище. Руссо согласился и теперь «не сводил глаз с г-на Вентура… восхищаясь им, завидуя его талантам» и не надеясь когда-нибудь обладать такими же. Когда он не ходил за ним по пятам, то заходил к горничной мадам де Варан, Анне-Марии Мерсере, двадцатилетней милашке, или к Эстер Жиро, приходящей кастелянше, «с сухой черной физиономией, выпачканной в испанском табаке». Впрочем, как женщины они его не устраивали: «Швеи, горничные, торговки меня нисколько не привлекали. Мне нужны были барышни». Что это — тщеславие? Нет, вкус к изяществу: ему нравились хорошо одетые девушки, с белыми нежными руками, от которых хорошо пахло, — другие не будили его воображения. И однажды ему повезло.
В то утро, 1 июля 1730 года, Жан-Жак ни свет ни заря отправился побродить за город. Он прогуливался вдоль ручья, когда вдруг услышал топот лошадей и девичий щебет. Его окликнули по имени: две юные всадницы не могли заставить своих лошадей перейти через ручей. Одну из всадниц он знал: встречал ранее у мадам де Варан. Это была семнадцатилетняя мадемуазель де Граффенрид из Берна: она была родом из хорошей, но обедневшей семьи, и потому ей пришлось стать компаньонкой двадцатилетней Клодины Галле. Проявляя любезность, Жан-Жак зашел в воду по колено, потянул лошадей за поводья и перевел их через ручей. Он уже собирался распрощаться, но девушки задержали своего кавалера, чтобы поблагодарить за помощь, — пригласили его на пикник во владения Галле, неподалеку от Тона (или Туна, на диалекте савояров). Мадемуазель де Граффенрид посадила его на круп своего коня позади себя, и он обхватил руками ее талию. Сердце его забилось так сильно, что молодая девушка заметила это и призналась, что ее сердце тоже неспокойно — «из страха упасть». В нашем положении, вспоминал с улыбкой старик Руссо, это звучало как «предложение проверить сказанное на деле».
День пролетел, как сон. Расположившись на широком лугу, они расставили провизию и принялись завтракать. Затем за приятным разговором занялись подготовкой обеда. После полудня они забрались в сад. Жан-Жак, взобравшись на дерево, бросал в них вишни, а они снизу, крича и смеясь, обстреливали его орехами. Шутнику удалось уложить «обойму» своих «пуль» прямо в корсаж мадемуазель де Галле, которая весело смеялась этому. «Я говорил себе: почему мои губы не эти вишни? Я с такой радостью опустил бы туда их тоже». Он не допустил ни одного двусмысленного жеста: на нечто большее робкому юноше не хватало храбрости. На минутку оставшись наедине с мадемуазель Галле, он отважился поцеловать ей руку. Он ничего не сказал, она тоже. «О мои читатели! Не заблуждайтесь. В своих любовных отношениях я часто испытывал больше удовольствия, заканчивая поцелуем руки, чем получали вы — таким поцелуем только начиная».
