Е. Беклешова, Т. Стахевич, М. Брик, Л. Утян, Н. Брянцева, А. Хват, Е. Балаева, С. Карасик, О. Фомина, М. Левис, В. Пастухова[12].
Результат оказался таков, как и предсказывали в редакции.
Скоро нас вызвали к начальнику всех гимназий Мариинского ведомства Степанову — кабинет его находился в здании нашей гимназии, при которой он жил. Допрос велся по всем правилам тогдашнего «третьего отделения».
Нас ввели в гостиную и рассадили по стульям. В кабинет вызывали по очереди, по одному человеку. После допроса горничная выводила каждую из нас прямо на улицу другим ходом, чтобы «преступница» не могла сообщить еще не допрошенным о вопросах и данных ею ответах.
Расскажу, как допрашивали меня. Раскрылась дверь кабинета, была названа моя фамилия и сказано: «Войдите». Я вошла в кабинет, где за большим письменным столом сидел почтенного возраста уже седой человек. Сесть он мне не предложил, хотя у короткого конца стола стояло кресло для собеседника. Я подумала, подумала да и опустилась в кресло. Он посмотрел на меня удивленно, но ничего не сказал. Затем стал задавать вопросы:
— Это ваша подпись под письмом, помещенным в газете «Речь»?
— Да, моя.
— Кто сочинял текст письма?
— Мы все вместе, все одиннадцать человек.
— А кто писал?
— Мы все вместе.
— Простите, но это же невозможно писать сразу одно письмо всем одиннадцати девочкам.
— Ну, конечно, нельзя каждое слово писать всем вместе, но начала одна девочка, потом писали по очереди другие.
— А кто начал писать?
— Право, не припомню, но это ведь неважно, все писали.
Задав еще несколько вопросов в этом роде и не получив желаемых ответов, он сказал:
— Хорошо, можете идти.
Услужливая горничная вывела меня черным ходом на улицу. Поодаль стояла уже группа допрошенных, девочки с любопытством стали спрашивать: «Какие вопросы тебе задавал Степанов, что ответила?» Все примерно говорили одно и то же. Дождавшись остальных и убедившись, что и они отвечали то же самое, мы разошлись по домам, уже твердо зная, чем все дело кончится.
Действительно, через некоторое время в адреса наших родителей пришли извещения о том, что мы, такие-то, такие-то, написавшие «коротенькое, но дерзкое письмо» и поместившие его в газете «Речь» от такого-то числа, исключаемся из числа учеников Василеостровской женской гимназии без права поступления в какую-нибудь другую казенную женскую гимназию. По тогдашней терминологии это называлось «волчьим паспортом».
Членами нашей семьи это письмо было принято по-разному. Сестра моя Раюша была на моей стороне. Мама очень огорчилась. Я была ее любимицей. Но она не произнесла ни слова порицания, так же как и мой отец. Бушевала только старшая сестра Фанни. «Вот ты и останешься неучем! — сердито кричала она. — Никуда тебя больше не примут, будешь недоучкой, а ведь училась хорошо и была первой ученицей! И зачем ты ввязалась в эту грязную историю!» И т. д. и т. п.
