— Ты, верно, не хочешь сказать, — настаивала подруга, — или от тебя самой скрывают, а вот вырастешь, тогда тебе откроют, и ты сама будешь тоже это делать, мне няня рассказывала.
Я больше не пыталась возражать, я поняла, что авторитет няни непоколебим. Еще я поняла, что мы, евреи, это что-то совсем другое, чем остальные.
«Вы, евреи», произнесенное подругой, ясно показало мне, что я — не просто я, сама по себе, а я еврейка, что ведет за собой возможность получать незаслуженные оскорбления даже в восьмилетием возрасте.
Это было давно; а что должны были пережить еврейские дети во время процесса Бейлиса, да и теперь во время войны (Первой мировой), когда их мучители-христиане могли ссылаться не только на авторитет няни, но и на авторитет какого-нибудь «Колокола» или «Нового времени»?..
Несомненно, этот случай, оставшийся совершенно незамеченным другими среди веселых толках о праздниках, наложил тяжелый отпечаток на весь дальнейший ход моего развития. Я стала замкнутой, охладела к друзьям и в следующем году, подружившись со сверстницей-еврейкой, порвала все свои прежние отношения, внешкольные, конечно, с девочками-христианками.
С этого времени во мне начала развиваться болезненная чувствительность к оскорблениям, наносимым моему народу. Я видела оскорбления там, где их не было, и, когда при мне произносили слово «еврей», я вся холодела, настораживалась, собирала все силы, чтобы дать отпор, если за этим словом последует какой-нибудь неуважительный или оскорбительный отзыв. Я иногда чувствовала себя затравленным зверенышем, унаследовав, вероятно, это чувство от моих предков, всегда гонимых, всегда преследуемых.
Манцочка Брик
Лето после первой школьной зимы мы проводили на даче под Петербургом, в Парголове. Ничего привлекательного в этой дачной местности не было. Да много ли детям нужно? Дача стояла на горке, с которой можно было скатиться кубарем, по ту сторону шоссе было расположено поле, где можно было собирать ромашки и мои любимые полевые гвоздички. Там же мы находили целые комья зеленоватой глины, служившей нам материалом для осуществления наших творческих замыслов.
В простых ситцевых платьях bébé, с туго заплетенными косами, с вечно грязными от глины руками, мы не очень-то радовали наших родных своим изящным видом. Особенно скорбела о нас старшая сестра, стремившаяся из «уличных девчонок», как она нас называла в минуты раздражения, сделать благовоспитанных барышень. Правда, иногда ей удавалось заставить нас почиститься, освободить наши ногти от вековых залежей песка и глины, распустить по плечам волосы, всадив в них огромные банты, и повести нас чинно гулять, держа в руках зонтики. Не знаю почему, но я сейчас же чувствовала себя действительно барышней, горделиво поглядывала на прохожих, жеманничала и жадно ловила льстившие моему самолюбию замечания встречной публики. Такова власть костюма!
