Много ли знаний приобрела я за этот год? Несмотря на то что по географии мы проходили что-то о городских фильтрах, я не знала ничего о частях света, и, когда учительница попросила привести в пример какую-нибудь страну с теплым климатом, я, предварительно посоветовавшись с соседками, гордо назвала: юг.
Никакой розни на почве религиозной или иной между мной и другими детьми не было. Вообще я не представляла себе, какие отличия моей религии от православной. Знала только, что во время уроков Закона Божьего я и девочки-протестантки занимались с горбатой учительницей немецким языком и готовили поздравительные французские или немецкие стишки к Рождеству или к Пасхе родителям, переписывая их на зеленые или розовые листочки с налепленными картинками, изображающими ангелов на ватных облаках, в беленьких ночных рубашках и с позолоченной дудулей в руке. Я без энтузиазма относилась к этим стишкам и листочкам, а потом и вовсе возненавидела их, всячески увиливала от заучивания и переписывания этих рифмованных поздравлений. Да и родители не слишком поощряли их, особенно папа, ясно показавший мне единственное назначение этих листков, выбросив их не то в форточку, не то в помойное ведро. Он это сделал без всяких воспитательных целей, лишь за ненадобностью разноцветных лоскутков.
Горбатенькая учительница называла меня на английский манер Мэри, и я почему-то очень гордилась этим. Гордилась я также своей грацией в танцах, о которой мне постоянно твердили, и красивыми волосами. Изредка я распускала их, чтобы покрасоваться и впитать в себя все очарование восхищения подруг. Да, я была очень честолюбивым и суетным ребенком в то время, не лишенным, правда, и хороших черт.
Помню один случай, заставивший меня впервые задуматься над человеческой несправедливостью. Было это за завтраком. Через несколько дней должны были начаться пасхальные каникулы, и мы весело болтали о развлечениях, ожидающих нас во время праздников. Внезапно одна из моих маленьких подруг обратилась ко мне с вопросом:
— Скажи, правда, что на Пасху вы, евреи, зарезаете христианского ребенка, чтобы его кровь смешать с мукой, из которой вы делаете мацу?
Я сперва даже не поняла, о чем она говорит, таким чудовищным мне показался этот вопрос. Я едва могла говорить от душивших меня слез обиды и оскорбления.
— Какой ребенок, какая ерунда!
— Нет, ты скажи, ты видела?
Я, стараясь говорить спокойно и не расплакаться, стала убеждать ее, что ни мои родители, ни тети, ни дяди, ни знакомые наши ничего подобного не делают, значит, мы, евреи, этого не делаем!
