Старшая из учительниц была худой, высокой (по моим тогдашним представлениям) женщиной. В ней все было удлинено: пропорции лица, тела, конечностей. Она носила гладкую прическу с прямым пробором, черное, совершенно гладкое, обтянутое платье и белые рукавчики.
Сестра ее была маленькой горбуньей с длинными, не по туловищу, руками, маленьким желтым личиком с большим горбатым носом и тоненькой косичкой седых волос, свернутой на затылке. Она всегда носила темную пелеринку на плечах, чтобы хоть немного скрыть свой горб. Мы, дети, очень любили эту маленькую добрую женщину и целовали ее желтые морщинистые щеки. Нам не приходилось становиться для этого даже на цыпочки, так она была мала ростом.
Несмотря на странную систему преподавания, вернее, на отсутствие ее, о сестрах-учительницах у меня осталось прекрасное воспоминание. Это были добрые, хорошие женщины, очень любившие детей. Не их вина, что институт не дал им надлежащей подготовки для трудной педагогической деятельности. Большая заслуга их была в том, что дети чувствовали себя в школе совершенно свободно, обращались со всеми вопросами к учительницам, не испытывая никакого страха. Особенно оценила я это впоследствии, когда познакомилась с режимом казенной гимназии.
Учили нас в школе многим предметам: французскому, немецкому, русскому языкам, географии, арифметике, рисованию, рукоделию, закону Божию (последнему — только православных, конечно) и даже танцам. Все эти предметы преподавались только двумя учительницами, которые в течение пяти часов каждый день занимались поочередно с младшим и старшим отделением. Каждую из учениц спрашивали по каждому предмету всякий день и за каждый ответ ставили отметку. Получалось у каждой пять отметок в день плюс балл за поведение.
Раз в месяц, кроме того, нам выдавали ведомость, в которой точно обозначалось, какой ученицей — с конца или начала — вы числились. Те счастливицы, у которых в среднем было больше четырех, получали право, в отличие от прочих простых смертных, носить во время классов голубенькую кокардочку из шелковой ленты с зазубренными краями. По утрам, после молитвы, все кокардоносительницы становились перед учительницей, и она прикалывала бантики своими дрожащими руками не только к платью и переднику, но и непосредственно к плечу бедных страдалиц, которые из почтительности молчали и, только заняв свое место, скорчившись от боли, осмеливались вытащить окровавленную булавку с хорошенькой цветной головкой из собственного тела. Так искупалось умственное превосходство физическими страданиями, и справедливость торжествовала.
