Я жадно впитывала все рассказы Машеньки-прислуги, учительниц, касавшиеся обычаев этого чудесного учреждения. А потом что за мука — присутствовать при обеде сестры, который подавался ей отдельно, так как мы обедали рано; слушать ее оживленную болтовню о различных проказах детей — ее новых друзей, которых я знаю только по именам. Высшим счастьем казалось мне иметь свои, особенные от сестриных, интересы, оживленно делиться с ней ими, называть фамилии моих, только моих, подруг. Какой заманчивой казалась тогда возможность проводить вне семьи целую половину дня. Меня привлекала в школе не жажда знаний (занималась я и дома), а стремление узнать мир, находящийся за пределами маленького, начертанного судьбой кружка, называемого семьей.
Моим стремлениям удалось осуществиться лишь через год, а пока судьба все же изредка доставляла мне некоторые развлечения, вроде приезда дядюшки, который несколько лет провел в Париже и в моем воображении рисовался всегда красивым, высоким и очень умным. На самом деле он оказался маленьким, толстеньким человечком, достаточно старым для того, чтобы заподозрить в неестественности слишком черную окраску его усов и волос. Он любил поговорить, вкусно поесть, рассказать пару пикантных случаев из парижской жизни, похвастаться сходством с Мазини, потолковать о последних политических событиях и новостях, вычитанных из Revue des deux mondes. Возражений, да и вообще собеседников он не терпел и переносил лишь молчаливых слушателей. Если ему что-нибудь не нравилось: ария, спетая, по его мнению, не так, как надо, игра артиста или артистки, он громко свистел и кричал: «A bas!», что мне казалось проявлением высшего парижского шика. Через год или два отношение мое к дяде установилось настолько прочно, что я сочла возможным в сотрудничестве с сестрой посвятить ему поэму, в которой он сравнивался с одним животным, известным своей жирностью, прожорливостью и неопрятностью. Поэма начиналась так: «У нас есть дядюшка Илья, он толст и жирен, как свинья». Весьма понятно, что домашняя цензура наложила запрет на столь непочтительное произведение.
Итак, только через год я попала в школу. Что же представляло собой это учреждение, так привлекавшее меня к себе?
Школа содержалась двумя сестрами, старыми девушками, бывшими институтками. Школа помещалась в двух небольших комнатках (старшее и младшее отделение). Здесь имелся еще так называемый зал — небольшая гостиная, крайне примитивно обставленная, и комнатка, в которой жили сами учительницы. Комната эта казалась нам всем необычайно таинственной и прекрасной, верно оттого, что нас туда не впускали. Помню, что сквозь неплотно притворенную дверь можно было разглядеть угол, украшенный темными образами, и целый лес каких-то зеленых растений.
