Воображение мне ясно рисовало тот страшный момент, когда все мои родные, ничего не зная о гнусных замыслах Антихриста, примут его за другого и погубят себя навеки. А я-то спасусь, но как же одна? Сказать им сейчас? Ведь это может произойти сегодня, завтра, очень скоро, тогда уж будет слишком поздно. Но как сказать? Кому первому? Ведь они не поверят, будут смеяться (я это отлично понимала даже в то время). Так мучилась я несколько дней, молила Бога, чтобы он научил. Я знала только одну молитву: «Шма Исроэл»[3], слова которой я не могла бы перевести на русский язык[4]. Молитву повторяла по несколько раз в день, но никакое решение не снисходило на меня. Я пришла в такое нервное состояние, что стала плакать без всякой причины.
Так однажды вечером я сидела за роялем и под руководством старшей сестры играла какое-то простенькое упражнение. Вдруг воспоминание о неминуемой гибели близких как ножом полоснуло сердце. Глаза затуманились, губы распустились, и я горько заплакала. Сестра заботливо утешала меня, расспрашивая о причине слез. Но ведь я не могла сказать — я чувствовала, что лучше умру, чем скажу. Сестра стала сердиться, но вдруг ей пришла счастливая идея: «Ты вспомнила, верно, бабушку?» Я, пунцовая от смущения, не поднимая головы, тихонько ответила: «Да». Мне было очень стыдно, что воспоминанием о бабушке, которого у меня на самом деле не было, я прикрываюсь.
В следующие дни мысль заработала дальше: так нельзя ли смягчить Господа? За других я ничего не могла, но вот сама я разве такая, как должно? Нет, нужно стать достойной жалости Господа. Я дала слово с утра следующего дня вести себя совсем по-другому. Вставала раньше обыкновенного, помогала прислуге убирать комнаты, беспрекословно исполняла все приказания сестер и даже без гримас проглатывала ложку отвратительного рыбьего жира перед обедом. В свободное время я усаживалась в уголок гостиной и устремляла свой покорный, полный ожидания взор в потолок. Мне казалось, что Богу буду заметнее я и моя просьба, если он увидит мои устремленные к нему взоры. Кроме того, я пыталась таким образом сохранить в себе ту религиозную повышенность настроения, которая двигала меня на мои поступки. Я боялась отвлечься от созерцания божества, чтобы вторгшиеся житейские мелочи не нарушили серьезности моего настроения. Это продолжалось несколько дней. Я не замечала никаких перемен во вселенной. Это меня озадачило. Окружающие не замечали никаких перемен во мне, жили как обычно. Ничего не случалось. Это тоже действовало на меня удручающе.
