– А это? Олечка выкрикнула еще громче, радуясь выученному уроку: «Это волк, злючка и вонючка». Свояченица хохотала. Висяша снова подумал, что Олечкина учительница сама нуждается в воспитателе. Непременно нужно будет сказать Агриппине, что учить ребенка бранным словам, – безбожно.
– Ну, пойдем. Агриппина сняла Олечку с дивана, поставила на ноги, собрала картинки и положила их в кармашек Олечкиного передничка. Та тут же начала хлопать себя по животу: «У меня тепель в животике мишка, лиса и волк. Оля всех съела». Поглядела на лежащего на постели отца: «И тебя съела. Ты мишка». И побежала впереди Агриппины к двери. И дверь за ними закрылась.
Как однако не похожи две сестры! При всех недостатках Мари, она была «дама», и ему не приходилось морщиться от вульгарности ее поведения или выражений… При всех недостатках. Один из них, и очень тяжелый, – упрямство. Оба, Мари и он, были упрямы. Оба хотели настоять на своем – отсюда происходили их нескончаемые стычки по мелким будничным вопросам по принципу: кто кого.
И первая приходится на «добрачный период», когда в каждом из своих почти ежедневных писем к «невесте» – о, как ненавидел он все эти слова домостроевского лексикона: невеста, жених, сноха, теща, сват и сватья, – в каждом письме он умолял Мари приехать к нему в Петербург для венчанья. В ответных письмах – а она писала их строго два раза в неделю – Мари, напротив, звала его приехать для венчанья в Москву. И выставляла каждый раз все новые и новые резоны, вплоть до «белой горячки», которой – де непременно заболеет по дороге в неудобном, страшном для нее ночном дилижансе.
Но главные резоны были «дядюшка» и «мадам Шарпьо». Мари непременно хотела показать его перед венчаньем своему ближайшему «родственнику» и своей любимой «начальнице». Иначе они «обидятся», не будет соблюден «этикет», и вообще дядюшка говорит, что негоже невесте самой ехать к жениху: по исконным укоренившимся обычаям именно жених должен приехать к невесте, а не наоборот.
Сколько же изворотивости, красноречия и того самого присущего ему упрямства понадобилось ему, чтобы убедить Мари в противном. Как можно венчаться в этой сонной и неподвижной сточной канаве Москве, отдавая себя на потеху «дядюшкам» и всевозможным «мадам Шарпьо», когда брак – дело двоих, и никого более? Зачем эти средневековые смешные и зловещие обряды, эти пьяные крики «горько», эти вывешенные на следующее утро простыни? Неужели ей, Мари, не кажется все это дикостью и варварством? Иное дело венчанье в Питере, в присутствии двух–трех друзей. О, в Питере сложился целый круг людей, которые живут по своим законам и которым дела нет до «исконных укоренившихся обычаев». Впрочем, такие люди есть и в Москве, среди его друзей. Вот Василий Боткин…
