Да был ли Никанор хоть немного счастлив? Хоть немного за те семь лет, что провел в столицах, готовясь в университет? И если нет, то зачем были все эти лишения, жертвы, отказ Висяши от своей личной жизни? Эти мысли не давали ему покоя во всю ночь.
Под утро однако он задремал и привиделось ему, как однажды в Москве на Масляной, когда под окном заиграла шарманка, Никанор и Петя, племянник Висяши, – обоих недорослей он в то время держал при себе, кормил и одевал, – выскочили в одних рубахах на двор и давай отплясывать русского. Вся улица сбежалась поглазеть на куролесников, выбежал и Висяша. Никанор и Петя, гогоча и посвистывая, вертелись волчками, пускались в присядку. Слепой шарманщик знай крутил ручку; шарманка, скрипя, наигрвывала камаринского; детвора шныряла под ногами; дворник Куприян, грозил мальчишкам пальцем, дескать, угомонитесь; а из – за его плеча с любопытством выглядывала задорная Дуняшкина головка, перевитая алой лентой. Шум, хохот, веселое зубоскальство и два гогочущих дурачка посреди мостовой отплясывающие русского.
На рассвете Агриппина проснулась от странных звуков, доносившихся из спальни Виссариона. Она прислушалась, звуки были незнакомые, уж точно не кашель, обычно мучивший зятя по утрам. Из комнаты Виссариона раздавался смех… Слегка удивившись, Агриппина зевнула и повернулась на другой бок: в последнее время ей никак не удавалось выспаться.
С утра было пасмурно и прохладно – типичная петербургская погода начала мая; Висяша целый день оставался дома, в постели. Мари была грустна. Когда он спросил – почему, оказалось, что она получила письмо от своей бывшей сослуживицы по московскому Александровскому институту. Та писала, что их начальница, директриса института, мадам Шарпьо, умерла. Умерла в одночасье, нестарая, ей не было сорока. Причина смерти не называлась. Мари не могла припомнить, чем болела начальница, у нее было впечатление, что та никогда ничем не болела; возможно, смерть произошла от несчастного случая…
Мари отошла от Висяши и принялась за утренние дела, как – то: мытье полов, протирка пыли, наблюдение за очередной «недобросовестной» кухаркой, готовившей в кухне обед, и Агриппиной, чьи занятия с Олечкой также нуждались в контроле. А еще висел на ней Моншерка, любимая Висяшей овчарка, которую надо было покормить и выпустить погулять…
Имя ни разу не виденной им мадам Шарпьо, названное женою, вызвало в Висяше прилив странного раздражения. Дело в том, что в их добрачной переписке с Мари эта мадам появлялась довольно часто и в малоприятной роли. А вообще, если отбросить мадам Шарпьо, да еще «дядюшку», двух его невидимых врагов, против которых он вел тогда неутомимую войну, славное то было время. Тревожно будоражащее, полное ожиданий… И вот теперь, пока Мари не очень умело, но старательно занималась утренней уборкой, он лежал и вспоминал удивительное лето 1843 – го, когда ему,
