Много позже, и как-то неожиданно, в жизнь мою вошел Александр Мильчаков.
После XIV партийного съезда, в январе 1926 года в Ленинград приехала группа членов Центрального Комитета партии, в которую входили товарищи Орджоникидзе, Калинин, Киров, Петровский, Микоян, Андреев, Шверник и другие. Им предстояло разъяснить Ленинградской партийной организации суть решений съезда и помочь ошибающимся, запутавшимся в оппозиционной демагогии коммунистам выйти на прямой ленинский тракт. А так как среди ленинградских комсомольцев насчитывалось немало ребят, поддавшихся на уговоры Зиновьева и его присных, то в Ленинград приехало также несколько членов Цекамола: Соболев, Косарев, Мильчаков, Сорокин, Жолдак, Ханин, Матвеев, Лебедев и другие.
И вот на одном из собраний комсомольского актива слово получил член ЦК Мильчаков. Десятка три активистов-зиновьевцев, расположившихся в задних рядах, стали истошно вопить: «Долой! Долой с трибуны! Не хотим слушать варяга!» При этом они с грохотом передвигали стулья и свистели так, что в зале стоял страшный гвалт.
Светловолосый коренастый паренек стоял на трибуне, намертво охватив пальцами ее края, и спокойно ждал, когда глотки разбушевавшихся крикунов запросят пощады. Нагнулся чуть вперед, широко улыбнулся и спросил: «Нашумелись? Может быть, хватит?» Удивительный голос был у этого незнакомого мне парня: высокий, мягкий и в то же время необыкновенно звучный — словом, как говорят о певцах, от природы поставленный голос.
Я знал почти всех признанных комсомольских «говорунов», но такого блестящего оратора слышал впервые. Я не знал тогда, что его называют «Сашей-златоустом» и что он считается лучшим комсомольским оратором. Я только слушал, слушал напряженно, боясь пропустить хоть бы одно сказанное им слово, и сердито оглядывался на уже совсем редкие выкрики в задних рядах.
Мильчаков говорил спокойно, очень ясно, но каждая фраза его речи была подогрета огнем задора и убежденности. Он обращался к нам, сидевшим в зале, к своим товарищам, активистам славного комсомольского племени, обращался ко всему залу, но каждому, наверное, казалось, что он обращается именно к нему. Во всяком случае, мне так казалось, и я старался встретиться с ним взглядом, невольно копировал его ироническую усмешку и гневно сжимал кулаки. Эх, если бы научиться когда-нибудь говорить так, как он!
И думаю, в тот вечер у многих вдруг приумолкших крикунов заныло сердце. Уж очень убежденно и доходчиво говорил Мильчаков о том, что так запутывали «вожди» ленинградской оппозиции.
