Но ведь у мамы были такие высокие идеалы, такие строгие моральные запросы, такая неподкупность в вопросах чести и справедливости.
Вот он, перелом в вашей жизни, Гриша Сурков. Вот когда вы должны были пошевелиться, чтоб исправить причиненное вами зло. Не начинать жизнь сначала, это глупо и пошло, но исправить то, что можно. Где-то вас ждет Наденька, как тот пионер из детского рассказа, давший честное слово. А Наденька и честного слова не давала. Просто сидит и ждет.
Но совести Суркова помешала стыдливость. Мерзкая, вонючая, мещанская стыдливость. Он предпочел забыть про Наденьку на ее посту, порвать с тетей Тасей, закрыть глаза…
Начать жизнь сначала. А жизнь этого не выносит, она мстит и напоминает о прошлом. И орудием судьбы в данном случае оказалась, как ни странно, Женька Лохматая.
Первая серьезная размолвка с Гусаровым произошла у Суркова из-за Лохматой. Сурков поначалу было решил, что Гусаров спорит с ним потому, что так явно, на глазах у всех, попался на лжи. Явно же наболтал девице, что он большая шишка, а девица поверила и разлетелась. Знал Сурков этих современных девиц, по делам у него проходили. И еще хорошо, если просто как свидетели, а не участницы и не жертвы. Эти их размалеванные рожи только чего стоят! Да мама бы на порог такую не пустила. А Гусаров, будто прочитав его мысли, сказал:
— Ты на ее глаза размалеванные зря таращишься, ты бы внутрь заглянул!
Сурков, интуитивно стыдившийся своего чистоплюйства, любил иногда разыгрывать из себя циника, особенно с Гусаровым, потому что Гусаров сам поигрывал и других провоцировал на позерство.
— Как она в постели-то? У меня таких не было, не решался.
Гусаров глянул на него бешено — сейчас ударит.
— Я по другой статье сидел.
Уже на следующем занятии лито Сурков понял, что Гусаров знал, за кого заступался. (Он только не знал, что Женькины опусы и для самого Гусарова окажутся сюрпризом.) Сурков слушал ее вначале так, как слушал бы Нинель, или Пивного Старика, но потом…
Впервые в жизни Сурков, имея полную возможность, не мог спать всю ночь. Он думал о том, что вдруг все те, кого он про себя называет дешевками и потаскушками, те, кто проходил у него по делам даже как соучастницы преступлений и укрывательницы преступников, вдруг они тоже были совсем не такими, какими казались ему? Лицо за лицом рисовалось на светлом квадрате утреннего окна: беспомощные, жалкие, загнанные в угол, неприсмотренные девчонки. Он пристально вглядывался в эти лица, усилием воли смывая с них жалкую клоунскую косметику, и в итоге на лице каждой проступали ясные и доверчивые глаза Женьки Лохматой, странной подружки Андрюхи Гусарова. А ее уши? Что же, что уши. У Нефертити тоже были уши…
