Да если б Данила так рассопливился, так раскудахтался…
Утром скульптор робко протянул ей визитную карточку.
— Это не я заказывал… У нас в союзе сделали для меня, когда я был секретарем. Но ты оставишь мне свой адрес?
— Нельзя, — мрачно сказала она.
— Хотя бы телефон?
— У нас нет телефона, — соврала она.
Но уйти, не посмотрев, что же он там слепил, она все же не смогла. И увидела она… карикатуру. Это была карикатура, если в скульптуре только существует такой жанр. Ушастая, головастая, тощая, из-за сползшей своей жалкой юбчонки непропорциональная. А ее прекрасные ноги? (Как все некрасивые девушки, она верила, что если у них и есть что хорошего, так обязательно это хорошее — превосходно.) В общем, у него получилась какая-то паразитка общества, а не та великолепная девица, которую она корчила из себя весь вечер. Зверь он был. Зверюга. Злой, безжалостный, лживый, коварный.
— А может, останешься хоть ненадолго? — умоляюще сказал он. — Мне бы только улыбку, еще одну улыбку…
— А вы по памяти, — злобно сказала она. — Поскольку мы университетов не кончили, нам пора на работу…
Потом позвонил Семенов и сказал ей, что в редакции о ней справлялся какой-то человек, очень просил дать адрес, но Семенов без ее разрешения адреса не дал. Она ответила, что разрешения не последует никогда.
А лет через двенадцать она попала на выставку этого скульптора. Она медленно обводила глазами ряды скульптур. Увидев одну скульптуру, ощутила чувство опасности. Вот сейчас закричат: «Держи ее! Это она!»
О нет, это была вовсе не карикатура. Как мало смыслила она тогда в жизни и как плохо разбиралась в самой себе, чтоб не оценить его работы. Впрочем, может быть, дело и впрямь было в улыбке. Он нашел для нее улыбку. Совсем не хуже улыбки сбежавшей модели. Горчакова увидела свое лицо. Ей стало страшно…
Значит, параллельно с ней жило вот это ее подобие, двойник?
За последние годы ее рисовали довольно часто: полно знакомых художников. Портреты зависели от характера художников, к ней они имели мало отношения. Зачастую эти портреты льстили ей, как старинные матовые зеркала. Ни одного из этих портретов ей не захотелось приобрести, потому что она чувствовала: сравнение с портретом будет не в ее пользу.
Но эта вот скульптурка, когда-то показавшаяся ей безобразной… Она вдруг пронзительно осознала, что скульптор — родная ей душа. Он сделал эту скульптуру, руководствуясь теми же законами, которыми она хотела руководствоваться в литературе: любите то, что есть, а не то, что изобретет ваше инфантильное воображение. При любви лягушка становится царевной, без любви же царевна превращается в жабу.
