* * *
Женька Лохматая, теперь уже не школьница, а счетовод с небольшого заводика, верила каждому его слову. Особенно сочинять Гусарову и не приходилось. Он мог в красках рассказать ей о Пивном Старике, о подающем надежды Золотове (того печатала многотиражка при калошной фабрике), о безумной Нинели и прекрасном человеке Суркове. Правда, теперь Гусаров уже не осмеливался читать ей чужих стихов под видом собственных, потому что за год их знакомства она прочла и передумала столько, что обмануть ее было уже невозможно.
За этот год она похорошела, конечно настолько, насколько это было возможно для такой некрасивой девочки, будто со школьным платьем скинула злую лягушачью шкуру. А он был переполнен замыслами и сюжетами. Но кому интересны невоплощенные замыслы и ненаписанные сюжеты какого-то Гусарова?
— Лета к суровой прозе клонят, старуха…
Она слушала в полном восхищении и только удивлялась, откуда он так хорошо знает про жизнь, да еще про такую к р а с и в у ю жизнь. Он ухмылялся загадочно, но молчал. Виделись они часто. По его, Гусарова, инициативе, потому что ему совсем не светило, чтоб она узнала, в какой дыре живет «великий поэт Гусаров», и своего адреса он ей не давал. Он скучал по ней, если долго не видел, хотя ни секунды не подозревал, что влюблен в нее. Не то это было, не то. Да и она не была влюблена в него; если б он почувствовал нечто такое — дал бы деру. Своим темным опытом он ведал, что есть женщины, с которыми нельзя играть в такие игры. Знал и о заразе, которую нес в себе. Опасную заразу темного опыта недоверия и подозрительности.
Лохматая, к счастью, влюбилась в другого. Разумеется, из ее рассказов ничего нельзя было понять. Какой-то мальчик, бывший одноклассник… Вдруг встретились, первый поцелуй, после которого мальчик ноги в руки. Она еле пережила. Но мальчик вдруг снова возник. Держит на крючке, а она бьется как рыба об лед. Назначил ей свидание, она ждала его на углу в новом платье (три рубля за него заплатила в комиссионке), а он увидел ее и прошел мимо… Гусаров, хоть сам всегда был франтоват, как-то никогда не обращал внимания на Женькины наряды, но тут оглядел это платьице и чуть не упал, сраженный его сказочной безвкусицей.
Но дело было даже не в платьице и не в несчастной Женькиной любви. Дело было в том, что она написала стихи. До сих пор помнит Гусаров отдельные строки, которые сама Женька давно позабыла, и если хочет ее подразнить, то читает их с большим пафосом и тем, старым Женькиным подвыванием.
