— Да уж служба иногда заставляет…
— Вы видели эти горы еще приличных вещей, эти горы продуктов? Мы с ы т ы, Гриша. Именно потому, что мы с ы т ы, я считала возможным кормить Леню. Поймите, пошел бы он и встал к станку, никому бы от него проку не было. И наши дети тоже видят эти изобильные помойки. Это наш разврат, Гриша. Дети платят за нас. В нашем поколении все ринулись к литературе, в их поколении — к музыке. Среди них много талантливых, так и пускай реализуют свои таланты. Они готовы получать те же восемьдесят рублей, но не за службу в котельной, а за то, чему отдаются целиком. Ведь их бы стали слушать, клянусь вам. И не только молодежь. Я бы первая побежала послушать их. Они интересны мне, потому что моя дочь — одна из них… Кстати, с ней все образовалось. Она встретила человека… Ой, да вы же должны его знать… Алеша ходил в ваше лито. Раньше он был актером…
— Суздальский? Ну, мир тесен! — подскочил Сурков, прикидывая, сколько лет сейчас Суздальскому и сколько может быть дочери Золотова.
— Сколько лет вашей дочери?
— Арифметика тут ни при чем. Именно арифметика и спутала Леню. Не зная человека, к которому ушла Таня, он изобразил его грязным старым сластолюбцем. А Алеше всего сорок, и выглядит он на тридцать. Да он и не соблазнял Таню — она сама его выбрала. За доброту и… молодость. Так вот. В день своей смерти он наконец-то сам решился пойти к ним. Я дала ему адрес. Вернулся убитым. Не потому, что Тане с Алешей плохо, а потому, что… не совпало с его представлениями, описанными в романе. Думаю, что так. А тут еще «Львиная доля». Вы хоть читали?
— Читал, — Сурков не сказал, что прочел «Львиную долю» именно после звонка Золотова, как не сказал, что Золотов кричал, будто это не литература, а бред собачий и сплошная подлость.
— Может быть, он усомнился в своем «Вскрытом нарыве», раз все так не совпало… Еще он ломал голову, кого там вывели под графоманом Серебренко… вначале он думал, что речь идет о Голубенко, помните Голубенко?
— Как же, как же…
— Ну а после того, как он усомнился в себе… Говорю вам, он все же любил Таню… А тут впервые полюбил не только как литературный материал, но и как дочь… Ему было тяжко… И он, я уверена в этом, я-то его знаю… впервые примерил на себя не Ивана Звездного, а… Серебренко. Да что там уверена, если он так и кричал мне. Он кричал, что все понял про жизнь и про людей. И про себя. Что он — графоман Серебренко из «Львиной доли».
— Я слышал, ему не понравился роман Иванова?
