— Если б он считал, что это роман Иванова, он бы ему понравился. Но он-то считал, что это Новоселов.
— Но за что можно не любить Новоселова? — Сурков не сказал «ненавидеть».
— За то, что Леня его знал. За то, что Новоселов, Андрюша Гусаров, Женечка… он-то знал, что они такие же простые, обычные люди, как он. Пишут они даже меньше, чем он, но их печатают. А он… смотрите… — Она распахнула глухой дубовый шкаф. Полки были прогнуты от папок с рукописями. — Видите? Даже Лев Толстой не написал столько. Теперь понимаете, что Леня р а б о т а л?
— Да, понимаю.
— Мог ли он простить своим бывшим товарищам э т о?
— Ну а вы… Как же вы жили с ним и…
— Я служила ему, потому что по-своему он был честен. И работяга. Вам понятно?
— Да…
— Другое дело — Таня. Она не могла не видеть, что отец занят тем же, чем ее друзья, потому что практической пользы семье и обществу от него было столько же. Я верно служила Лене, она служила своим друзьям. Долго скиталась. «Тусовалась», как они теперь говорят. Алексей выдернул ее из этой жизни, заставил вернуться в институт. Правда, на заочный. А Леня… Вот ведь парадокс… Он возмутился, что его дочь служит хоть и не старому сластолюбцу, но актеру-неудачнику. Тысячу раз он назвал так Алексея. Алеша сказал мне, что разговора у них не получилось, и Леня, придя домой, сказал мне то же самое. Дескать, у Алеши нет внутреннего мира, он пресен и скучен. Я-то понимаю, что внутренний мир потому и называют внутренним, что он внутри, а не снаружи. Я намекнула Лене, что он и сам в общении с другими не так уж блестящ… Может, это была последняя капля… — Она задумалась.
Сурков тоже задумался. Последняя капля… А может, покойный Золотов наконец-то увидел, что жена у него — умница, и не смог перенести именно этого? Во всех вещах Золотова присутствовала жена. Прототип глупой курицы, ходячей пошлости. Все золотовские Иваны Звездные и Андреи Ратоборцевы были по рукам связаны женами-мещанками, все они любили изысканных блондинок Людмил Ветроносных и Аглай Свободных. Даже в исторических романах Золотов умозрительно изменял этой женщине, своей жене. Вспомнив несколько фраз из романов Золотова, Сурков чуть не хихикнул. «За ее плечами развевался кринолин, а талию стягивала изящная горжетка…» Да-а…
— Впрочем, последней каплей было письмо…
— Какое письмо?
— Леня столько работал, что… Кто-то сказал ему, будто по радио объявили, что писателю Золотову присвоили орден… Он был твердо уверен, что орден присвоили ему. Поймите, он был убежден, что трудолюбие должно быть вознаграждено… И он послал письмо в Москву, в Комитет по наградам, или как там. Разумеется, они ответили, что орден дают другому Золотову… Письмо он получил без меня, я уходила в магазин… Когда вернулась, письмо лежало на столе, а Леня… — она опять заплакала.
