Она могла бы многое рассказать и даже написать о своей жизни, но, очевидно, гордость не позволяла ей взяться за перо. Слишком высоким казался ей самою же выбранный образец. Писать — дело Анны Ахматовой, Браунинг же могла только служить тем, кто пишет.
Ее жизнь, несмотря на все потери, никогда не была пустой и незанятой, ей нравилось быть проводником культуры меж поколениями. Она любила молодость и талант. Казалось бы — просто перепечатывает вашу рукопись. А на самом деле — дисциплинирует ваш ум, чувства, даже внешний вид, манеры.
Подтянутая, осанистая, четкая в движениях старуха. Старость ее не была безобразной, наоборот, действовала как-то даже утешительно: вот какой можно быть даже в восемьдесят. Разумные люди понимали — чтоб быть такими в старости, надо начать сегодня.
Итак, эпитет для Браунинг… Да вот, пожалуй, — ж е н с т в е н н о с т ь. Да, Браунинг была женственна, несмотря на свой обычный резкий тон, каркающий голос, пергаментную кожу и усы под носом.
Итак, эпитеты были найдены. Но вот… только не сейчас бы они умирали, старики. Ну хотя бы не завтра, не нынче, даже не на будущий год. Уж как-нибудь, но потом. Когда-нибудь.
* * *
— Уж как-нибудь, но потом. Когда-нибудь, не сейчас, — говорила Горчакова уже в машине.
— Я тоже подумал об этом. И как не подумать, если ты такое ляпнула. Язык у тебя как помело.
— А, брось… Ты же знаешь их. Они совершенно спокойно думают о смерти.
— Конечно, теперь ты будешь оправдываться.
— Я не оправдываюсь. Я знаю. Уже семь лет, как Елена Леопольдовна ждет.
— Значит, то, что говорили о ней, — правда?
— Правда. Она узнала диагноз и с тех пор перестала ходить к врачам.
— Да-а… Тебе никогда не хотелось влезть в ее шкуру?
— Нет. Я знаю о ней то, что она хочет, чтоб я знала… А на большее не имею права.
— Своих не трогаем?
— Своих не трогаем.
Гусарову вначале показалось, что во время затянувшегося молчания он читал эти стихи про себя. Выяснилось — вслух.
Прозаик прозу долго пишет.
Он разговоры наши слышит,
Он распивает с нами чай.
При этом льет такие пули!
При этом как бы невзначай
Глядит, как ты сидишь на стуле.
Он, свой роман в уме построив.
Летит домой не чуя ног
И там судьбой своих героев
Распоряжается, как бог.
То судит их, то выручает,
Им зонтик вовремя вручает,
Сначала их в гостях сведет,
Потом на улице столкнет,
Изобразит их удивленье.
Не верю в эти совпаденья!
[1]Горчакова хихикнула и жестоко-прозаически припечатала: «Сиди, прозаик, тих и нем. Никто не встретится ни с кем!»
