— Лучшей базы, товарищ нарком, и не сыщешь, — заметил член коллегии в очках с толстой черепаховой оправой. — И научная, и производственная… Там из лесного факультета вырос целый лесотехнический институт!
— А научные силы! — поддержал другой член коллегии — пожилой, грузный. — Достаточно назвать Бориса Александровича Келлера. В этом институте работали Глинка, Костычев… Александр Леонидович там вздохнет полной грудью.
— Пожалуй… стоит подумать… — с растяжкой проговорил Яковлев, разглаживая темные усы. — Я свяжусь с обкомом.
Чижевский и Кимряков затаили дыхание.
— Вы сможете оставить газеты? — обратился ко мне нарком.
— Конечно! С удовольствием! — неожиданно для себя вскричал я, поддавшись приливу радости, и… смутился.
IV
В Рассказово я возвращался вместе с Кимряковым. Чижевский задержался. Нарком просил его обождать телефонного разговора с Варейкисом.
В вагоне Владимир Алексеевич в живых красках рассказывал об Александре Леонидовиче. Все пассажиры улеглись, а мы стояли в коридоре и говорили, говорили… Я узнал, что, будучи ученым-археологом, Чижевский не только закончил полный курс медицинского факультета в Московском университете (о чем Кимряков уже говорил в Рассказове), но, оказывается, посещал лекции и по физико-математическим дисциплинам. Такая страсть к знаниям, по словам Владимира Алексеевича, диктовалась не «наукоядностью», не бурной, мятущейся натурой Чижевского, а единственной целью: научно обосновать и доказать влияние космоса на Землю и все живущее на ней.
— А для этого требовалось не просто знать, а досконально изучить и биологию, и физику, и математику, и медицину, и даже историю, — сказал Кимряков. — Он, например, нашел в летописи Никона… Минутку!
Кимряков шагнул в купе и вернулся с блокнотом.
— Для меня и для вас это любопытно, а для Чижевского весьма ценно. Вот послушайте!.. «Того же лета солнце бысть аки кровь, и по нем места черны, и мгла стояла с пол-лета, и зной и жары бяху велицы, леса и болота и земля горяще, и реки пересохша, иные же места водные до конца иссохша, и бысть страх и ужас на всех человецех и скорбь велия…» Учтите, это в семнадцатом веке писалось! — заметил Кимряков. — А наблюдения таких ученых девятнадцатого и начала двадцатого века, как Ламонт, Фритц, Малле, Киндлимани, и многих других свидетельствовали, что одновременно с пятнами на Солнце возникают на Земле магнитные бури, землетрясения, чище и ярче становятся полярные сияния, возрастает внезапная смертность. (Речь шла, как вы догадались, об инфарктах миокарда, о кровоизлияниях в мозг.) Ученые отмечали факты, только факты, а связи Солнца с Землей и организмом человека до конца так и не могли распознать!
