Примерно посредине этой границы в низине прохожего ждала криница с доброй питьевой водой, которой не брезговал даже дорожный мастер Шланк, забредая в эти края с ревизией. Здесь он бывал охотнее, чем в других местах: неподалеку отсюда, на перепутье шоссе и каменистого проселка, что вел в прибрежные деревни на западе, дорожного мастера дожидалась печальная вдова пани Эма. Загадочная пани Эма одиноко жила в корчме и, кроме мастера Шланка, не интересовалась никакими мужчинами, хотя многие добивались ее внимания.
Возле криницы чернел укрепленный на плоских чурбачках деревянный желоб. В знойную летнюю пору прохожие любили отдохнуть у криницы со студеной водой и, присев на желоб, удобно опирались ногами о землю.
От криницы к шоссе выходила еще одна, мощеная, дорога, камни для которой привозились сюда очень издалека, но дорога эта давно стала бугристая и вся в колдобинах.
Обрамленная низкой порослью терновника, у криницы дорога сворачивала и устремлялась к роще, а там исчезала, словно поглощенная ее зеленой утробой.
На самом же деле дорога пробивалась через рощу дальше и метров триста спустя вырывалась из тесного глогового туннеля, выбегала на свободу, но тут же — видимо, пораженная обилием света и просторами, — терялась в траве, покрывавшей лужок, полого спускавшийся к хатенке невдалеке.
На юг и на восток отсюда открывались глазу ровные пространства полей, ограниченные вдали темной полосой высокого леса.
На северо-западе эта самая роща, о которой была речь, окаймляла лужок и доходила почти до уединенного хутора, а кое-где ее молодая поросль даже посягала на запущенный вишневый сад за хозяйственными постройками.
Глог! Глогом у нас нередко называют акацию. В конце весны ее деревья увешивали кисти соцветий, хрупкая белизна покрывала ветви и удушающий густой аромат заливал все вокруг.
Теплыми ночами легкий ветерок подхватывал его и разносил по окрестностям, щедро наполнял им поля, сады, дворы, людские жилища, одинаково, без разбора, насыщая им добрых и злых. В эту весеннюю пору нередко среди ночи что-то подымало людей с постели и выгоняло из домов на волю.
И человек налегке, в одних полотняных исподниках, садился перед домом на лавочку, на бревна, а то и на порожек и в обступавшей его целительной тишине вдыхал запах земли, смотрел на небо, прислушивался к говору далеких звезд и, умиротворенный, вбирал душой мерцающие знаки, что посылала сюда вселенная, и зябко вздрагивал, томимый недобрым предчувствием.
