— Я вам погадаю, что вас ожидает.
— Нет, — сказал я и уже не спускал с нее глаз. Но старуха не двигалась, и это меня успокоило.
— Дайте руку, — опять заныла она.
— Не надо мне гадать.
— Не бойтесь, я ничего с вас не возьму.
— Как ты собираешься гадать, ты же не видишь, — спросил я и отступил еще на несколько шагов.
— По руке я вижу, — ответила цыганка. — Дайте же, я вам погадаю. — Она так хотела услужить мне, старалась уговорить, просила так горячо и настойчиво, словно от моего согласия зависела и ее судьба, словно у этой старой шелковицы давно уже она поджидала меня, неблагодарного, не понимающего, какую роковую ошибку совершу я своим упрямством.
— Не хочу, не желаю знать свою судьбу! — закричал я, рассердившись. — Оставь меня в покое, цыганское отродье!
Старуха притихла, наклонилась вперед всем телом, застыла в этой позе и долго не двигалась, глядя перед собой бессмысленным взором. Потом очнулась и сказала совсем другим тоном:
— Ну, погоди!
Она тоже перешла со мной на «ты», а это значило, что она разозлилась и плохо владеет собой. Иначе деревенский цыган никогда не посмеет тыкать незнакомым людям.
Я отошел от шелковицы, а старая цыганка разразилась потоком слов на своем языке. Я не понимал по-цыгански, но догадывался, что она бранит меня самыми непотребными словами.
— Не уйдешь! — закричала она опять по-нашему. — Чему быть, того не миновать! — пригрозила она мне вслед и захохотала хриплым, омерзительным смехом.
Я бросился бежать, чтобы не слышать старухину тарабарщину, но ее убийственный смех когтями впился в мою рубашку, леденящим холодом растекался по спине, въелся в кожу, проник в плоть и кровь и своей жестокой, бесстыдной правдой отравил мои мысли.
Я без отдыха шагал по родной стороне, прошел немалый путь, но не чувствовал усталости. Казалось, яд, который я несу в себе, действует наподобие наркотика, безвредного для плоти, но губительного для души. Мое тело неудержимо стремилось вперед, сдерживающие силы разума не могли остановить пущенный в ход механизм. Мое безрассудное тело не желало понять, что все давно предрешено, итог моих стремлений, как бы прекрасен он ни был, всего лишь золоченая подделка, которая не даст мне даже минутного облегчения, напротив, заставит делать новые усилия.
С того времени я все хожу и хожу по родной стороне, а на другой чаше весов все тяжелее груз печали.
Перевод И. Богдановой.
