— Я-то знаю, где собака зарыта, да хочу это услышать от тебя, — сердился дедушка.
— И зачем утруждать людей, когда сегодня забот у каждого и так по горло, — продолжал я.
— Мальчик мой, ты пришел ко мне, — сказал дедушка. — Слышишь, ты пришел ко мне. Ты — мой гость и помни это. — Дедушка знал, о чем шла речь.
— Разумеется, я пришел к вам, К кому бы еще я мог прийти? Не к ним же.
— Ну, вот и останься, — твердо сказал дед и сердито посмотрел куда-то в сторону.
— Да вы ведь знаете, как оно бывает. Приближаются праздники, не вернись я домой, скандал выйдет. Попробуй потом, объясни жене. Она варит, печет, ждет меня. А что я ей скажу, если не вернусь вовремя? — отговаривался я совершенно искренне.
— Пошли ей телеграмму. Пусть и она приедет, — не поддавался на мои увещевания дед.
— Если бы я позвал ее, она, верно, поехала бы со мной. А теперь писать уже поздно, знаете ведь, как это бывает перед пасхой. В следующий раз мы заявимся вместе и будем жить, пока вы нас не выгоните, — сказал я весело и решил, что именно так и сделаю.
— В следующий раз… в следующий раз, — с упреком повторял дедушка. — Кто знает, будет ли еще следующий раз?.. Ну ладно, я вернусь, — сказал дедушка и сунул мне свой чемоданчик. — Если нас кто встретит, скажи, что это твой. Его еще никто не видел.
Я кивнул.
Дедушка глядел на юго-запад. Я посмотрел в ту же сторону. Увидел островерхую крышу костела, берег за костелом и на берегу кладбище. За кладбищем — поля, рощи, потом снова деревня, в ней — костел, кладбище… Поля, рощи, деревни, костелы, кладбища.
Дедушка смотрел на юго-запад, но костела, скорее всего, и не видел.
— Там уже сеют яровые. Может, уже и отсеялись: на прошлой неделе распогодилось, — начал снова дедушка. — А озимые там, гоп-гоп и по колено. Помнишь, как ты свалился под вал? До сих пор не пойму, как ты жив остался и невредим, — предался воспоминаниям дед.
— Просто валом меня, наверно, подталкивало вперед и потом отбросило в сторону, а вовсе не переехало, — сказал я и тоже вспомнил о весенних работах, о поле, о нашей равнине.
— А мне кажется, переехал. Ондриш сам видел, я же помню его: стоит бледный, в углу рта погасшая сигарета, показывает на нашу полосу и едва губами шевелит: «Переехало, ей-богу его переехало!» А ты уже выбрался и шагаешь как ни в чем не бывало, держишь вожжи и украдкой через плечо посматриваешь по сторонам, не заметил ли кто. Ондриш все сам видел, так что ты помалкивай, — доказывал дедушка.
