В начале двадцатых годов в один из солнечных дней в конце лета к роще подкатила бричка, с нее слезли двое мужчин — инженер-землемер и его помощник.
Сгрузив инструменты, они принялись за работу. Первым делом измерили луг возле рощи и разделили на пятнадцать одинаковых квадратных участков, по два морга[2]. Поэтому позже, когда на каждом участке выросли жилые дома с хозяйственными постройками, они были достаточно удалены друг от друга, и сосед не заглядывал в кухню к соседу. Не удивительно, что здесь жители ссорились реже, чем в других местах.
Разметив участки, землемеры перед будущими домами обозначили вехами дорогу, продолжившую ту, что через рощу привела их сюда. Ширину ее они определили в десять метров, верно предположив, что со временем люди отхватят от нее три метра на прохожую часть и канаву.
Гораздо позже пришел черед на земли ниже дороги. Тут землемер уже не нарезал равные куски. Располагавшие наличными могли позволить себе надел и побольше, не то что покупавшие в рассрочку…
На следующую весну, едва с полей сошел снег и подсохли дороги, по шоссе застучали копыта лошадей, запряженных в тяжело груженные телеги колонистов.
Они ехали от железнодорожной станции. Миновав перепутье, они подъехали к имению, принадлежавшему до войны и некоторое время еще и после переворота[3] архиепископу, и там ненадолго остановились.
Мужчины сгрузили с телег узлы, сняли маленьких детей и старух и перенесли вещи в хибары, что прежде занимали батраки, а теперь власти отдали во временное пользование колонистам.
Дети и старики остались в имении, остальные двинулись дальше.
Проехав мимо поселка старожилов сразу за имением, они свернули с шоссе на проселок и направились к роще. Но до криницы они еще не доехали и воды попробовать не успели.
Старожилы с любопытством вытягивали шеи и разглядывали диковинные, покрытые вздутой парусиной повозки и сильных мускулистых лошадей.
Однако внимательнее всего местные жители разглядывали людей, сопровождавших эти повозки. Разглядывая издали пришельцев, вышагивающих навстречу неизвестности, они думали всякое, и в душе их рождались чувства добрые и недобрые.
