В праздники от тяжелой скуки мы слонялись по улицам Кронштадта. В плавании мы ежедневно получали традиционную чарку водки. Нас заставляли петь в церковном хоре и ходить исповедоваться к попу. Это была страшная, до скуки размеренная жизнь. В 1905 году я плавал на минном крейсере «Войсковой», нас держали в открытом море, чтобы к нам не донеслись раскаты революции, но все же мы узнали о восстании на судах «Память Азова» и «Потемкин». Больше мы не оставались в неведении.
Двадцати трех лет я был уволен в запас и поступил на Николаевскую железную дорогу монтером по регулировке и ремонту дуговых фонарей. Когда забастовали поденные рабочие, требовавшие лучшей оплаты и введения расчетных книжек, я примкнул к ним, предъявив от их имени экономические требования. Меня вышибли с работы без права поступления на железные дороги. В эти годы я учился на вечерних политехнических курсах, готовивших техников узкой специальности. Они не давали прав, но я шел туда за знаниями. После девятичасовой работы я спешил на Разъезжую. Мы проходили высшую математику, механику, сопротивление материалов, химию. Но когда я получил волчий билет по работе, мне стало не до учения. Целый год с меченым удостоверением я скитался по Питеру, пока не устроился на Балтийском заводе по электроустановкам на дредноутах «Севастополь» и «Петропавловск».
Чем определялись мои политические зарубки? В 1914-м на Балтийском произошла первая забастовка, направленная против войны. Мы бастовали две недели, а когда забастовка была свернута и главарей втихую стали забирать и бросать в тюрьмы, я ушел на станцию Антропшино, на писчебумажную фабрику, став у распределительного щита турбины. Я кочевал с завода на завод, избегая военной мобилизации. На Аптекарском острове, на электромеханическом заводе Дюфлон, я впервые услышал речь большевика Мурзы, который громил царскую власть и призывал выступать против войны. Он говорил:
— Не все ли равно, кому шею подставлять, русскому царю или немецкому кайзеру! Их обоих надо сбросить с рабочей шеи…
Мурза открыто призывал к восстанию. Когда он кончил говорить, то попрощался с нами и присел у своего станка. За ним пришли жандармы. Они провели его мимо нас и скрылись в дверях.
Я разбирал новый амперметр для переделки на иной ампераж и на стенке его обнаружил германскую фабричную марку.
— «Мэд ин Джермани», — прочел я вслух и обратился к приемщику-офицеру: — Выходит, что для немецкого буржуа Россия дороже своего отечества?
