Как ни странно, этот документ, несущий на себе столь явные признаки депрессивных реакций Шопена, не нашел совершенно никакого отражения в его патографиях, хотя несомненно то, что эти события оказали самое серьезное влияние на его развитие как человека и художника. Аксель Каренберг был первым, кто усмотрел причинно-следственную связь между этими событиями и последующими изменениями психики Шопена по типу реактивной депрессии. Каренберг изложил свои доводы в интересном исследовании, где в качестве доказательств воспользовался венскими письмами Шопена и Штутгартским дневником. Опыт подобных событий, похоже, явно превосходил силы молодого человека, которому едва исполнился 21 год, и, естественно, наложил печать на все его последующее творчество, в котором, начиная с этого времени, превалирует мотив «страдания и борьбы». Биографы Шопена сходятся на том, что уже не раз упомянутый нами «Революционный» этюд до-минор ор. 10 № 12, а также прелюдии ор. 28 си-минор № 2 и ре-минор № 24 наиболее ярко выражают его душевное состояние в то время. Скорее всего, они правы, и это действительно так, хотя такая трактовка ничем не подтверждается и ее, строго говоря, следует признать лишь гипотезой, в пользу которой говорят отдельные места из писем Шопена и его Штутгартский дневник.
Впервые Шопен смог вздохнуть спокойно, когда, прибыв в Париж в середине сентября 1831 года, наконец получил радостную весть о том, что его семья и друг Титус живы и здоровы. В политическом смысле в Париже наступило время, когда после Июльской революции король Луи-Филипп закрепил свое положение. Однако и при «короле-гражданине», получившем корону из рук буржуазно-либерального большинства в парламенте, основная масса французов по-прежнему была лишена избирательного права, и плодами революции воспользовалась в основном крупная буржуазия. Стремясь удержать расположение последней, правительство создавало новые экономические возможности. Под лозунгом «Обогащайтесь!» в короткое время некоторые семьи сколотили огромные состояния. Такая политика создавала не только политическую, но и социальную напряженность, ставшую питательной средой для раннего социализма. Уже в одном из своих первых писем Титусу из Парижа Шопен так описал здешнюю обстановку: «Знай же, что здесь царит страшная нужда… Низший класс стонет под непосильной ношей и постоянно думает о том, как бы изменить свою судьбу, но… достаточно появиться на улице даже малейшему скоплению народа, как тут же появляется конная полиция и разгоняет его».
