Здесь впервые французы заговорили о Франции в третьем лице, выделяя свои классовые интересы из ее общей жизни. Осуществилось древнее предупреждение: в чем осуждаешь другого, в том судишь и самого себя, усмотрев начало классового эгоизма в прочих человеческих группах, пролетариат сам впал в тот же час в откровенный классовый эгоизм и исключительность. <…> В 1871 г. начал откристаллизовываться классовый эгоизм пролетариата. Смена классовых эгоизмов, ложные объединения людей около классово-экономических знамен – вот общее духовное направление революций, как бы ни были возвышены при этом словесные идеалы и общие формулы!
Наши верховоды – разные большевики и максималисты, – не умеющие думать о вещах самостоятельно, видят во всем повторение старых известных событий; и они опасаются «провинции» и «мужиков», с одной стороны, победы после народа и армии – с другой. Забыв все, кроме своего шкурного торжества <…> они посылают своих делегатов и в народ, и в армию только за тем, чтобы не дать им опомниться, не дать пойти здравым историческим чутьем момента, требующего победы над врагом. Для них выгоднее кажется армия, направленная внутрь, фанатизированная в их духе, кажущаяся более ясной интеграции этих тупоголовых маленьких людей в их анонимных или темными именами подписанных требованиях из действующей армии о конфискации церковного имущества или об экспроприации капиталов. Это все та же книжная дребедень о необходимости борьбы до конца с главным врагом «народа» – «клерикалами» и «буржуями»… И вот от одной глупости своей и от неудержимого, животного эгоизма в своих порывах могут натворить эти люди непоправимых исторических бед для несчастного, доверившегося и слепотствующего народа, лишившегося своих стариков, своего мудрого уклада, своей святой крепости на земле, которыми не мог не любоваться такой человек, как Лев Толстой. Революции XVIII века оказались при ближайшем рассмотрении делом эгоизма «буржуазии». Революции XIX–XX века будут делом эгоизма «пролетариев» – городского раба.
А народ все будет оставаться ждущим своего избавителя и Отца, распинаемый и поедаемый этими эгоистами всяческих толков и рангов!
Тут разница культур! Старая народная культура Денисова требовала от него отправки пленных французов при расписке в город. Барски-гвардейская культура господина Долохова ставила его в театрально-трагического «героя», убивающего беззащитных пленных при своей партии. Один считал «марающим солдата» то самое, что было прекрасным эффектом для другого!
