1 мая 1936
Понимаете ли! Великое преобразование выразилось в том, что Тяпкины-Ляпкины, Хлестаковы, Чичиковы, Сквозники-Дмухановские и Яичницы, сделав усилие «привести себя в порядок» «по Штольцу», объявили категорически, что отныне людям вроде Аввакума Петровича больше в мире места нет и быть не может! В том мире, который они создали мысленно, а теперь силятся создать и в реальности, ни в каком случае не предвидятся и не могут быть допущены ни Исайя, ни Иеремия, ни Иезекииль! Это все или лишнее беспокойство, или даже дурной тон, с точки зрении благоустроенного всемирного мещанства, с точки зрения добившегося своего благополучия кабана!
Всех этих мешающих решено вывести за город и там распять, чтобы они больше не беспокоили. Свинья хочет освободиться раз и навсегда от того и тех, кто осмеливается ее беспокоить!
Из множества символически-говорящих особенностей этой новой культуры всемирно-устраивающегося мещанства обращает на себя внимание вполне своеобразное отношение к природе. Если для Аввакума Петровича, для Исайи и Илии – природа интимный и любимый друг, дающий пример простого послушания законам, то для Сквозник-Дмухановских и Штольцев это «среда для безответственных упражнений sans gene», целиком предоставленная фантазированию в стиле «аглицких парков» пустоутробного екатерининского барства, или даже в духе садов Семирамиды или пробуравливания золотого шара по Угрюм-Бурчееву.
И нет достаточно зорких глаз, чтобы увидеть и понять самих себя! Вот безвыходный и замкнутый круг живой диалектики! Когда человек становится в отношении природы слепым и глухим, замкнутым на себя эксплуататором, это значит, что таковым же он является и в отношении Собеседника! Он уже никого более не может видеть, кроме себя, и обречен на сожительство с одним лишь своим Двойником!
Если бы потребовалось сказать одним словом из числа общеупотребительных, какой орган в нашей человеческой организации является наиболее дальновидным «рецептором на расстоянии», наиболее глубоким зрителем будущего, надо было бы назвать совесть («со-весть»).
Таинственный, судящий голос внутри нас, собирающий в себе все источники и порядки ведения, все унаследованные впечатления от жизни рода, и предупреждающий особыми волнениями и эмоциями высшего порядка о должных последствиях того, что сейчас делается перед нами.
О нашей кафедре говорят с некоторым осуждением: она чрезвычайно сложна, и управлять ею поэтому ужасно трудно! Да, она сложна, ибо самою жизнью и историей слагалась и каждый сустав ее мотивирован исторически, т. е. самою же жизнью. Просто управлять тем, что самими же построено по бумажно-канцелярским схемочкам. И у Тяпкина-Ляпкина, и у Яичницы, и у полковника Кашкарова есть свои проекты жизнеустройства, и они заманчивы, каждый в отдельности, своей простотой и целеустремленностью. Они аисторичны. Они принижают и смешивают то, что дала история, для того, чтобы воспреобладала схема! Но это уже не жизнь! Это «форма a priori». И притом форма a priori не на службе жизни, а сама для себя!
