— Плохо без собаки. Совсем один. А люди придут нескоро. Месяца, может, через два, — задумчиво сказал Тимка, укладываясь на широкую рубленую скамью и указав Макарову на другую.
— Что же ты не на кровать? — удивился гость.
— Это как же я без нее лягу. Сама застелила, сама и разберет. А пока, до приезда, пущай стоит. Я только вот люльку широкую, на двоих, к кровати сделаю. Кончаю уже, резьба осталась… Даты спи. Если завтра идти, так по утреннику, иначе река не пустит. Тех-то я еле переправил. Трещит.
— А переход через реку обозначается?
— Старый-то след виден, да как раз в полынью ведет. Вплавь тоже раньше как недели через две не переберешься. Однако если знать, так пешим проползти еще можно. Дня, может, три-четыре местами продержится, а там лучше не суйся. Хорошо сено успел вывезти с той стороны. Кони у меня здесь. Свой один да артельных пара. Плату за них, сказывали, не богато, но дадут. Хотя они и копытят, но лучше, когда сено есть.
Макаров проснулся больным, собирался идти дальше, но лесник уговорил его отдохнуть «хоша день».
Долго нежились в жарко натопленной бане, по-черному, но с паром и свежим березовым веником. Приготовили прямо-таки праздничный обед: в русской печи, на листе, запекли сразу трех зайцев; нашлась и бутылка водки.
— Эго у меня для растирания больше, — как бы извиняясь, говорил Тимка, — сам-то я один ее не принимаю.
После водки и сытной еды лесника разморило.
— Соврал я, что не пью. Пью иногда. Только после сплю как убитый. А при моем положении это нельзя. В лесу и кони казенные.
— А ты ляг пока… Коням задал?
— А то как же. Ну и ты тоже пораньше ложись. Завтра тебе путь длинный, хорошо, если к вечеру причалишься. Поутру провожу через реку, не сумлевайся. В случае чего собака разбудит. Плохо вот мне без собаки. Ты уйдешь, так совсем один останусь. Кони не в счет — твари бессловесные.
Макаров сказал, что повременит отдыхать. Надо кое-что в дорогу подготовить, починиться.
— Как знаешь, — ответил Тимка, потянулся, зевнул и через несколько минут захрапел на всю избу.
Макаров ненавидел храп, как и любые посторонние звуки. Попробовал разбудить лесника — ничего не вышло.
— Ишь ты как ворчит, проклятый! Правду говорил. Пеняй на себя…
…Стянул с кровати широкое одеяло, расстелил его около скамьи… Несильный удар обухом топора, которым лесник мастерил своей двойне люльку, пришелся Тимофею около виска и нанесен был так, чтобы не вызвать большого потока крови… Завернув тело в тюк, сделанный из одеяла, Макаров выволок его на двор. Взвалил на неширокие дровяные санки… На самой середине реки виднелась длинная полынья. Приближался ледоход. Лед был разбит трещинами, и идти по нему было опасно. Выломав длинную палку, Макаров начал подталкивать ею санки впереди себя к воде. Они пошли, но затормозились, а в тот момент, когда он хотел подойти поближе, льдина хрустнула, качнулась и вместе с грузом медленно поплыла по течению.
