— Вот! Вот вам доказательство! «Тем не менее», — то есть несмотря на волосатые ноги! И вы напишете в вашей газете…
Я перебиваю его с ангельской кротостью в голосе:
— Я не журналист, у меня нет газеты, я собираю материалы для книги.
Исключительно из вежливости он не ставит эту версию под сомнение, но взгляд его и поза чрезвычайно красноречивы. Я подготовил короткие точные вопросы, от которых лицо его освещается довольной улыбкой.
— Я вам отвечу. Это дельные вопросы. Мое учреждение в течение пяти лет занималось изучением как раз этих вопросов. В масштабе всей страны.
Жест в сторону «правой руки». Помощник извлекает из огромного шкафа три огромные книги; он сгибается под их тяжестью. Высокопоставленный чиновник кладет первый том себе на колени так, чтобы я не видел страниц. Мне видна только этикетка, надпись на которой выведена красивыми круглыми буквами. Он перелистывает книгу, что-то в ней находит и восклицает:
— Вот они! Ответы именно на ваши вопросы.
Я вынимаю блокнот и карандаш. В глазах чиновника появляется безумный страх:
— Так это все-таки интервью?
У меня опускаются руки.
— Да нет же.
— В таком случае зачем же вы хотите записывать?
— Чтобы не забыть.
— Чтобы не забыть что?
Настоящий диалог глухих!
— Ответы.
— Но я не собираюсь давать вам ответов!
Я смотрю на него, разинув рот: вытащил книги, пообещал… Он категоричен:
— Подайте ваши вопросы в письменном виде. Я доложу по инстанции.
Как говорят в Италии, большая доза идиотизма уже смертельна. Действительно, здорово! Мой собеседник явно доволен и ищет одобрения у своего подчиненного, тот не заставляет себя ждать. Я пытаюсь договориться полюбовно:
— Послушайте, я обещаю вам…
Он шумно торжествует.
— Ага! Так все-таки интервью?
Я отступаю, я выбился из сил. Тогда он как ни в чем не бывало начинает аргументированно доказывать мне, что главное, в чем мне следует убедиться, это то, что его учреждение не бездействует. Правая рука подтверждает это заявление энергичными кивками.
Наиболее значительный результат изучения — которое велось в его учреждении пять лет! — состоит в следующем: кризиса производства нет, есть кризис потребления.
Я поднял на него взгляд, в который вложил мою последнюю надежду. Но нет! Он не шутит. Он серьезен, как десятилетний мальчик, играющий в папу. Настаивать бесполезно. Я благодарю его за любезность. Он скромно принимает слова благодарности и подчеркивает:
— Dovere mio (это мой долг).
Он провожает меня, сухо приказывает секретарю вызвать для меня лифт и возвращается в свой кабинет со всем надлежащим достоинством.
