Этот дед был единственным богатым человеком из всей родни. Его наследство не досталось Ричарду, который, почернев, перестал в глазах деда представлять собой исключительное явление. Поделенное между несколькими сыновьями, наследство мало повлияло на имущественное состояние майора Бертона, отца Ричарда… Дальнейшие размышления об этом могли только испортить настроение, поэтому Бертон опять переключился на новую тему:
— А еще я был ужасный лгунишка, как, впрочем, все дети с большим воображением. Мысль о том, что лгать бесчестно, была мне смешна. Когда меня о чем-нибудь спрашивали и требовали правдивого ответа, я считал это наглостью и оскорблением. Я не мог понять, какое моральное преступление заключено во лжи, если, конечно, она не влечет за собой никакого вреда для других лиц…
«А теперь как?» — хотелось спросить Спику, но он удержался. Сегодня был такой хороший день…
— В Туре мы, дети из английской колонии, наводили ужас на весь город. Особенно нас ненавидели богомольные старухи. Мы их дразнили, а они кричали нам, что мы кончим на гильотине… — Бертон умолк на минуту, прищурился, стараясь уловить игру света на холмах, поднимавшихся вдали за домом шейха Амира, и затем продолжал: — Кстати о гильотине. Учитель повел нас однажды посмотреть, как она действует. Казнили бедную женщину, которая отравила свою семью. Старый болван взял с нас обещание, что в момент падения ножа мы все отвернемся. В действительности случилось, разумеется, как раз наоборот: мы изо всех сил вытягивали шеи… После этого вся школа целую неделю играла в гильотину.
Обо всем этом Бертон рассказывал с усмешкой и как бы между прочим, как будто речь шла о самых невинных вещах. Еще в колледже он слыл циником и нигилистом. В душе он едва ли действительно был таким. Но, презирая окружавшую его буржуазную среду с ее лицемерием и ханжеством, он находил высшее удовольствие в том, чтобы бросать вызов «их» мнениям и «их» морали.
Спик уже свыкся с манерами своего компаньона, однако на этот раз его покоробило. Неужели и в собственном детстве, самой невинной и светлой поре, для Бертона не было ничего святого? Ничего более созвучного этому мирному дню, этому журчанию ручья, этому стрекоту кузнечиков в молодой траве, этой синеве безоблачного неба?.. И вместе с тем было какое то неотразимое обаяние в способности Бертона играть понятиями по своему капризу, нисколько не считаясь с тем, что значат они для других людей, в его умении выражать свою мысль с холодным и блистательным эффектом. Спик знал, что этого умения ему никогда не достичь. Осуждая нигилизм Бертона, Спик сознавал свою патриархальную отсталость и держался за нее.
