— Невероятно, — говорит человек, и широко раскрывает глаза с красноватыми веками и бесцветными щеточками ресниц.
— Быть этого не может, — подтверждаю я
Передо мной стоит Птичкин, тот самый старший коллектор Птичкин, с которым мы работали лет пятнадцать назад в Туве от треста «Золоторазведка». Тогда он выглядел более хрупким, как будто даже казался ниже ростом, и носил на груди нашивки за ранения и колодки боевых наград.
— Что я здесь — это понятно, — говорит Птичкин. — Но ты1
У меня на сей счет иная точка зрения, но в общем-то я настолько растерян, что мне не до спора. Уезжая из Тувы, мы договорились и на следующий год работать в одной экспедиции, но я улетел на Чукотку, а Птичкин — в Якутию…
И вдруг — встреча в Африке!
Я продолжаю подниматься к себе в номер, а Птичкин, почему-то слегка скособочившись, идет рядом и все продолжает ахать.
— Ты же в теорию ударился, — говорит он. — Ты же теперь вроде звездочета — я видел твои книжки. А я как был спецом по золоту, так и остался. В алмазах теперь разбираюсь…
Да. Все ясно. По Советско-Гвинейскому соглашению об экономическом сотрудничестве советские геологи оказывают помощь гвинейским организациям в разведке золота и алмазов. И почему бы не быть среди этих геологов Птичкину?
— Ты чего такой скорченный? — спрашиваю я.
— Не поверишь. Прилетел и в госпиталь угодил. Впервые после войны, — оправдываясь, добавляет Птичкин и косится на меня.
В первую военную зиму его вывезли с простреленной грудью откуда-то из-под Ржева на волокуше, привязанной к танку, и танк едва успел проскочить по дороге, которую следом за ними перерезали немцы. Потом Птичкин несколько месяцев лежал в госпитале. Это все я помню.
— Что стряслось с тобой? — спрашиваю я, открывая дверь.
— Аппендицит, — говорит Птичкин и часто моргает красноватыми веками.
Мы входим в пустой номер — Владыкин и Машковский еще внизу — и только теперь начинаем как следует понимать, что произошло.
— Ну, здравствуй, — говорит Птичкин, и мы обнимаемся. — В Москве не собрались, так хоть в Конакри поболтать…
Армянский коньяк, по сугубо медицинским соображениям прихваченный с собой, — просто находка для такого случая, и мы разливаем его по стаканам… Стеклянная раздвижная стенка распахнута настежь, и легкий ветерок с океана гуляет по комнате… Черной тенью проносится за окном крупная, похожая на грифа, птица вотур и опускается на вершину кокосовой пальмы… Океан отступил, и столбы электросети посуху доходят до маяка… Яхта под косым парусом скользит по блестящей водной глади в сторону островов Лос… А передо мной сидит Птичкин — маленький, веснушчатый, белобрысый, чуть располневший и постаревший за пятнадцать лет, — но все-таки живой, неподдельный Птичкин… И не только потому, что мы встретились с ним, но еще и потому, что встреча напоминает мне первую экспедицию, в которой я работал, а все первое, как известно, имеет свою особую прелесть — по всем этим причинам я гляжу на Птичкина с нескрываемым восхищением, и осколки полузабытых картин прошлого складываются в памяти в беспорядочную мозаику…
