Как же могла произойти эта досадная поломка? Как вообще возможно, чтобы на судне, которое всего лишь год находится в эксплуатации, полетел подшипник? Капитан яростно цедит сквозь зубы:
— Очевидно, не соблюдались правила ухода!
Это достаточно откровенное и тяжелое обвинение против механиков. Однако у тех есть веские оправдания:
— А вы походите-ка на бросовых моторах от подводных лодок, которые были сделаны в последние месяцы войны из никудышного материала да еще, наверно, полежали пару годков на дне морском!
На это трудно что-либо возразить. Да «старик», вероятно, и сам все понимает, просто вырвалось у него сгоряча такое обидное замечание. Однако трения между ним и старшим механиком, а следовательно, и в целом между «палубой» и «машиной», раз возникнув, продолжаются в течение всего рейса. Я вообще не знаю ни одного судна без каких-нибудь «трений» — возможно, без них жизнь на борту была бы слишком уж однообразной…
Лично мне огорчаться не приходится. Как раз в Бресте мне еще не доводилось бывать, Гавр меня привлекал бы меньше. Серым воскресным утром мы, преодолевая внезапно налетевший крепкий западный ветер, тащимся вдоль фантастически изрезанного бретонского побережья.
Великолепен его ландшафт. В наклонно падающих пластах слоистого песчаника, прикрытых сверху более плотными породами, морской прибой вымыл пещеры и пиши, расселины и бухты. А сверху — россыпь одиночных хуторков и маленьких деревушек среди мозаики крестьянских полей, оконтуренных прямоугольными земляными насыпями. Как приятна взору эта мирная картина заботливо возделанной земли! Серыми бородавками сидят на полях искореженные бункера и прочие остатки минувшей войны. Пусть бы все, что служит войне, постигла участь этих разбитых дотов!.. Там и сям в море выдаются миниатюрные мыски, а дальше, смотришь, весь берег искромсан, превращен в беспорядочное нагромождение островков, имеющих вид скалистых пиков, пирамид или шаров.
Но вот мы минуем остров Уэссан, французский форпост у южного входа в Ла-Манш, и узким проливом между двумя почти отвесными стенами входим в оживленную бухту. На ее северном закругленном берегу белеют новые дома. От узенькой прибрежной равнины городские кварталы взбегают по крутому склону к террасе, по которой проложена железная дорога, и дальше к верхней равнине. Там они теряются среди полей и лугов, среди густых зарослей кустарника. Уже теперь, в конце марта, эти заросли одеты ярко-желтым цветом, тогда как у нас на родине все почки еще цепенеют в зимнем сне. Таково влияние мягкого влажного атлантического воздуха и теплого течения Гольфстрим, первых предвестников южного, более яркого мира, где человеку живется вольготнее, чем в наших суровых широтах с их зимними заботами. Это золотистое цветочное покрывало было последним дружеским приветом родного континента. И снова, как когда-то в молодости и много раз потом, я говорю: «Прощай, Европа!» Здесь уже начинаются «дальние страны».
