Сенебат сказал матери:
— Он сейчас заснет, но ты пеняй на себя…
В голосе его звучала нескрываемая угроза.
Я снова забылся тревожным сном.
Проснулся я поздно. Мать скребла ножом маленький низенький столик. Сенебат сидел, ожидая, когда ему дадут есть.
Он увидел, что я проснулся, и сказал, как будто ничего не случилось, как будто не было этой страшной ночи:
— Долго спишь, Дагай, так весной нельзя — цинга поймает.
Казалось, он даже шутил.
Мать привычно поставила три чашки и тоже удивительно спокойным голосом позвала меня:
— Вставай, Дагай, чаевать будем.
Прямо перед моими глазами, за шестами чума, стояли два ружья. Два ружья… Совершенно одинаковые.
Три года назад их привез из фактории сенебат.
Последнее время из нашей семьи только он один ездил туда, где были большие дома, красные флаги и магазин.
В тот год он увез много белок. Он хорошо получил за них и привез два ружья. Сейчас они стояли за шестами чума.
В моем — я это хорошо знаю — остался патрон, заряженный пулей. После первого выстрела в медведя я заложил второй патрон, да так и забыл его вынуть.
Почему сейчас я вспомнил об этом? Вспомнил о моем заряженном ружье?
— Вставай, Дагай! — снова говорит сенебат. — Вставай! Сегодня утренняя звезда взошла.
Еще до встречи с отцом, пришедшим медведем, я знал, что, когда наступит такой день, сенебат будет шаманить. Он будет петь, а его лебеди покажут нам дорогу на весновку.
В этот день он просил меня помочь ему в песне, он просил меня быть помощником — нетоком. Надо повторять его слова, пока он будет переводить дух.
Я любил помогать сенебату, я знал почти все его песни.
Сегодня я не хотел делать этого. Я сегодня не хотел быть нетоком у убийцы моего отца!
Я продолжал лежать под оленьей постелью, и глаза мои все время смотрели на заряженное ружье.
— Послушай, сын мой…
Я вздрогнул, приподнялся, чтобы посмотреть в лицо сенебата. Я искал усмешку или сострадание. Но лицо его было бледно и сосредоточенно.
— …Люди и шаманы, — продолжал сенебат, — могут ошибаться, но новой смертью не вернуть к жизни того, кто давно ушел на западную сторону… Вставай же, Дагай, приготовимся. Скоро люди стойбища придут.
Опять он узнал мои мысли? А мои ли мысли? Я не думал о его смерти, когда смотрел на ружье.
Я встал. На столике стояли две чашки с разведенным спиртом. Мне дали меньшую, сенебат взял большую.
Он всегда пил спирт перед тем, как начать шаманить. Но я мог поручиться, что он никогда не пьянел по-настоящему. Все, что он говорил, что пел, что делал, он сознавал, как сознает нормальный человек.
