Сенебат достал медвежью лапу и приготовился подбросить ее:
— Мой брат Токуле, ты хочешь, чтобы я кормил тебя?
Лапа упала ладошкой вниз.
— Да, ты не хочешь, чтобы я кормил тебя.
Сенебат волновался, и я стал пристально смотреть на него. Я хотел угадать, что он думает, как постигает мои мысли.
— Токуле, ты хочешь, чтобы тебя кормил Чуй?
Лапа упала ладошкой вниз.
Я знал — теперь моя очередь, нас всего трое мужчин в чуме. Теперь сенебат спросит обо мне.
Мне очень хотелось, чтобы Токуле, ставший медведем, ответил «да».
Сенебат посмотрел на меня. Я не успел отвернуться и понял, что он догадался о моем желании. Не зря же он слегка улыбнулся.
— Токуле, ты хочешь, чтобы тебя кормил твой сын Дагай?
Да, он так и сказал «твой сын!»
Лапа упала ладошкой кверху.
— Ты будешь есть оленье мясо?
Лапа опять упала ладошкой кверху.
Я выскочил из чума к санке с большим ящиком.
Я спешил принести оленье мясо, чтобы накормить отца, пришедшего медведем!
Когда я вернулся в чум, перед гостем стояла моя чашка с чаем, лежала моя ложка.
Сенебат и Чуй сидели у столика. Мать очистила палочки для рожней и, взяв принесенное мясо, быстро насадила его на них и поставила рожни к костру.
Я не знал, что мне теперь делать, и сел к столику.
— Подождем, когда изжарится мясо, — сказал сенебат. — Дагай, ты хотел знать, что было дальше? Что же, слушай.
Этим словам, пожалуй, больше меня удивился Чуй.
Мне показалось, что я понял мысли сенебата: «Слушай, Дагай, я расскажу тебе все».
— Слушай, Дагай, я расскажу тебе все, — начал сенебат и, задумавшись на минуту, продолжал: — Токуле вернулся год спустя, как я гонял его дорогу и видел, что твои слезы стирают его путь домой. Я сказал тогда, что он больше не вернется. Но он пришел.
Верь мне, я был рад. Был рад, что впервые лебедь, который нес меня в моей песне, попал не на тот путь, когда я шаманил.
Твой отец узнал о моих словах и обиделся. Он не только мне, я бы на это не обижался, но и всем в стойбище говорил, что я сказал неправду, что я всегда говорил людям неправду. Что когда я лечил, то не мои духи спасали человека, а мой ум: я знал, что растет на земле.
Я и тогда не обиделся на него, но он почему-то перестал ходить в мой чум. Брат Чуй, я правильно говорю?
Чуй поспешно кивнул:
— Так было, сенебат. Он перестал ходить в твой чум, и ты не ходил в его чум. Люди же ходили к нему…
Сенебат строго посмотрел на Чуя, но тот больше ничего не добавил.
— Я не ходил в его чум, потому что я пел, я был болен, но я не обижался на него.
