— Против какой страны я буду работать? — спросил я.
— Гарантировать я ничего не могу, — ответил Долудь, — но ты ведь специалист по Японии. Ты знаешь язык и бывал там неоднократно. Вот туда, скорее всего, и поедешь.
Сотни тысяч, а может, и миллионы холуев и сатрапов — кто добровольно, а кто и нет — служат на благо культу КГБ. Но лишь малому числу советских граждан предлагается возможность стать действительным членом этой конгрегации — самого тайного ордена советской языческой религии. Я не мог не оценить все значение того факта, что меня допустили в эту святая святых советского государства.
— Подумай об этом, — сказал Долудь, когда мы прощались. — И через два-три дня зайди ко мне в кабинет — мы обсудим детали.
Мне хотелось верить, что, согласившись с предложением Долудя, я смогу приносить пользу своим соотечественникам, а, кроме того, это избавляло меня от тягомотины службы в Советском комитете солидарности стран Азии и Африки. Я старался тщательно обдумать это предложение, трезво взвесить все „за” и „против”, но едва я принимался размышлять, как в сознания всплывали, словно пузырьки в бокале шампанского, пьянящие мысли: я смогу жить в Японии! И все, что для этого надо сделать, — это сменить работу?
Через два дня я явился в кабинет Долудя и сказал, что принимаю его предложение. Он поздравил меня, а потом вручил несколько анкет, которые мне предстояло заполнить.
Я, вероятно, никогда не узнаю, воспринял ли Долудь мою моральную и духовную опустошенность как нечто, делающее меня уязвимым, или как всего лишь следствие моей амбициозности. На самом деле, это не имеет значения. Но что имеет значение, так это то, что едва он завел тот разговор, я уже понял, куда он клонит, — и ответ мой уже был предопределен, сознавал я это или нет. Так или иначе я заглотил наживку.
